Через окно было видно, как через двор протащилась ветхаяповозка. Колеса в грязи, грязью забрызганы дверцы. Кони ступают тяжело, асопровождающие ее люди едва передвигают ноги.

Сумасшедшая радость ударила в череп как молния. Он еще неуспел понять причину, а ноги уже метнули к двери, успел крикнул через плечо:

— Прости, отец Стефаний! Неотложное...

— Но как же вера? — прокричал Стефаний вдогонку.

— Приму!.. — донесся затихающий ответ. — Воттолько...

Ступеньки прогрохотали сухой дробью, дальше Стефаний нерасслышал.

Тревор сообщил, что люди Лютеции приведут бург в порядок занеделю, после чего он отправит одного из них за их госпожой...

— Нет, — сказал Фарамунд быстро. — Я всевремя страшусь за нее! Я даже солнцу не позволял бы обжигать ее лучами, я быоберегал от любого ветерка... Я пошлю за нею сотню всадников и три повозки!

— Зачем?

— Людей — для охраны, повозки... одну для нее, другие —для служанок.

Тревор расхохотался:

— Да чтоб Клотильда поехала в другой повозке? Да еще вдвух сразу?.. Кстати, она еще вчера приехала. Готовит покои для своей госпожи.

Фарамунд вымученно улыбнулся. Только сейчас вспомнил, чтовчера ему попалась во дворе эта энергичная и смешливая девушка с крепкимирабочими руками. Она снимала с повозки сундук, который не всякий мужчина поднялбы, но ее широкое лицо в мелких веснушках даже не покраснело.

Последнее время появилась и постоянно терзала дикая мысль,что вдруг все оборвется, что вот-вот что-то помешает, оборвет, а сутки тянулисьтам мучительно медленно, что он едва не выл по ночам от тоски и страшногоодиночества.

— Поскорее бы, — вырвалось у него. — Ох,поскорее бы!

Тревор покачал головой.

— До чего ты себя довел... Надо ли мужчине изводитьсебя так?

— Я не могу иначе, — прошептал Фарамунд. — Яне доверю такое... такое дело слугам! Я сам пойду в облике слуги. Я буду, какраб, держать ее стремя... Ах да, она не любит в седле, буду открывать перед нейдверцу, буду стелить перед ней ковер. Но я хочу быть рядом... Как горько, чтоне могу стать невидимкой, стать призраком, чтобы незримо быть рядом, оберегать,защищать... Я убивал бы всех, кто посмотрит на нее косо! Я бы неслышнымпризраком носился по всему бургу, слушал, что о ней говорят, и убивал бы всех,что о ней молвит худое слово...

Тревор засмеялся:

— Ты бы впервые остался без дела! Лютеция... возможно,единственное существо на свете, о котором никто не скажет худого слова. Дажекогда она не права. Вот, к примеру, не дала тебя раненого дорезать, что было бытолько правильно: все так делали. Что, разве я ее обругал? Нет. Хоть был правя, а не она! Но, ты ж видишь, ее неправота всегда оказывается потом большойправотой.

Влажный и теплый воздух к ночи стал еще теплее. Стены егопокоев начинали скользить мимо все быстрее, просто мелькали, как бревна вчастоколе, когда на полном скаку несешься мимо, затем Фарамунд обнаруживал, чтопочти бегает взад-вперед.

На стенах ярко горели светильники. Их называли, кажется,лампадками. В последнем из захваченных городов Фарамунд, памятуя, что Лютецияприняла веру нового бога, Иисуса, велел ограбить храм этого бога, сорвал состен все храмовые светильники, собрал лампадное масло, и сейчас вон в углумешок с ладаном и связка сандаловых палочек.

Лютеция, наверное, придет в восторг. Если надо, он велитпритащить сюда даже колокол, чтобы названивал всякие разные церковныемелодии...

Спина промокла. Рубашка гадко липла на спине, он самчувствовал, как от него прет конским потом. Но когда ощутил, что мокрые струйкистекают из подмышек, а бревна в стенах мелькают так, что сливаются в серыйтуман...

Стражи вскочили, когда он выметнулся из спальни —разъяренный, всклокоченный, словно только что обратился из медведя в человека.Игральные кости сухо треснули под подошвой. Оба непонимающе смотрели вслед, авождь подобно урагану пронесся по коридору, прогрохотал сапогами по лестнице,из холла донесся его затихающий вопль.

В покоях управителя горел только один светильник,заправленный бараньим жиром. Фарамунд ощутил некоторое облегчение: нетошнотворный запах ладана.

В три быстрых шага пересек помещение, заорал:

— Вставай, дьявол бы тебя взял!

Рядом с Громыхало, огромным и в полутьме мохнатым, спалатолстая сочная женщина. Роскошные черные волосы разметались по подушке, светпадал на округлые блестящие плечи, нежную шею, тугие щеки...

Храп оборвался. Громыхало рывком, приподнялся, сел, опираясьсзади руками. В глазах сон испарялся, как туман под жаркими лучами.

— Что-то стряслось? — прогудел он сбеспокойством. — Тевкры напали? Или конунг наконец-то до нас добрался?

— Хуже! — рявкнул Фарамунд. — вы все здеськак свиньи напились и с бабами в постелях! А твой рекс истекает потом...

Громыхало протянул озабоченно:

— А, это другое дело... Это серьезно!

Женщина уже юркнула под одеяло с головой, но Громыхало,нечаянно или нарочно, вставая, сбросил одеяло на пол. Пышнотелая красавицасобралась в комок, закрывая от рекса женские прелести.

— Эт другое дело, — бурчал Громыхало. Он неспешнобродил голым по комнате, искал разбросанную одежду, рассматривал брезгливо,что-то одевал, что-то отшвыривал. — Эт, как я понимаю, если в головушибанет... то уже не до сна. Когда это самое, то и нормальный человекзвереет... а уж наш рекс... гм... так и вовсе... Уже зверь, а когда озвереет,то...

Сонные Рикигур и Фюстель потащились к конюшне, а Фарамунд сГромыхало вломились к Вехульду. Тот спал в окружении полудюжины головорезов.Все из той группы, что когда-то бунтовала под его началом. Мелькнула слабаямысль, что хорошо бы разъединить их, чересчур тесная группа... но слабая мысльунесло ураганом ликования: вот-вот увидит Лютецию!

Громыхало расталкивал Вехульда, пинал его людей. Людскаязаполнилась злыми голосами, ворчанием. Застойный воздух заколыхался, запахпотных тел стал угрожающе сильным.

Фарамунд в страстном нетерпении взглянул в черное окно.Громыхало показалось, что их рекс готов поджечь облака, чтобы над миромзанялось кровавое зарево рассвета.

— Вставай, Вехульд, — приговаривал он. —Вставай, пьяная скотина...

Вехульд наконец сообразил, что это не сон, а, в самом деле,его пинают под ребра. Рука торопливо пошарила нож, тут свет упал на лицотолстяка, Вехульд вскрикнул:

— Громыхало, какого черта?

— Скоро рассвет, — сказал Громыхалоиздевательски. — Правда, сперва будет ночь, а потом как-нибудь...наверное, взойдет солнце. Так что вставай, седлай коня!