Пыль взвилась на месте, где только что перебирал точеныминогами конь. Звонкий перестук подков унесся как стрела, утих.

Со стен Люнеуса угрюмо и настороженно наблюдали, как ссеверной стороны леса выходят во множестве люди, усталые лошади тянут скрипучиеповозки, следом сотни всадников гонят огромные стада отощавших коров иполудохлых овец.

Испуганные поселяне толпами вливались в ворота бургов. Нооборванные чужаки только шарили в брошенных домах, уносили все, что моглиунести, но ничего не жгли, не ломали, трупы животных в колодцы не бросали.

На юг двигалось одно из племен готов. Все с гордостьюназывали себя родней самого конунга Алариха, который уже захватил богатыеплодородные земли на юге империи, теперь торгуется с самим Римом, то становясьему на службу, то выпрашивая больше денег, земель, уступок в правах.

Взбешенный Фарамунд то бросался на стены, едва не грыз, товпадал в черное оцепенение: всадники Унгардлика как в воду канули...

Однажды за воротами бурга послышался хриплый рев рога.Фарамунд не обратил внимания, страж высунулся из окна, покричал, его неслышали. Исчез, слышно было топот и веселый голос. Фарамунд сидел на лавкемрачный, водил по лезвию меча оселком. Вождю вроде бы можно и не острить мечсамому, но мерное вжиканье камня по железу странно гармонировало с егоотчаянием и злостью.

Со двора донесся вопль:

— Фарамунд!.. Хозяин!..

Фарамунд продолжал водить камнем по лезвию, только прижималсильнее. Меч блестел, уже острее бритвы, кромка теперь только стачивается, новсе равно он не мог заставить себя подняться.

Дверь распахнулась, воин ворвался возбужденный,запыхавшийся, Фарамунд его не узнал, кто-то из новых:

— К нам гости!

— Займись, — отмахнулся Фарамунд.

— Там два десятка всадников! Во главе два блистающихвоина, на которых смотреть страшно. Те самых, которых раньше видели с Лютецией.

Стены заметались перед Фарамундом. Он не успел опомниться,как уже одетый, на бегу застегивая пояс с мечом, выскочил во двор. Воротаотворились, всадники ехали по два в ряд, строй не ломали, все вооруженныеодинаково, все в железных шлемах, кожаных доспехах, на которых железных полосстолько, что не видно самой кожи.

Первыми ехали Тревор и Редьярд. Из людской выскочилаКлотильда, бросилась к Тревору, хватала за сапог, что-то лепетала. Послепохищения Лютеции служанка не находила себе места, кляла себя за то, чтопослушалась госпожу и уехала подготавливать им комнаты. Будь она с госпожой,она бы там голыми руками разорвала бы негодяя, посмевшего прикоснуться к еегоспоже...

Лица Тревора и Редьярда были темнее тучи. Редьярдрассерженно крикнул еще с седла:

— Где Лютеция?

Злые слова застыли на языке Фарамунда. Тревор слез с коня,как обломок скалы сползает с горы, медленно повернулся к Фарамунду. Лицо былопочти черное, под глазами висели темные мешки. Лицо сразу постарело, глубокиеморщины избороздили щеки и лоб.

Этот, напротив, взглянул на Фарамунда с таким сочувствием,что тот задохнулся, снова ощутил в горле подступающий ком. В груди растекалосьжжение, боль. Он шагнул к старому воину, тот распахнул руки, больше похожие намедвежьи лапы. Фарамунд шагнул в них, припал к его груди, слезы хлынули разом,словно копились всю ночь и ждали только, когда откроется запруда.

Тревор похлопывал его по спине, не выпуская из объятий. Надухом гудел расстроенный голос:

— А мы уже договорились с конунгом, что он пропуститнас через его земли и даже даст для сопровождения два десятка воинов!.. А отего владений до римских земель, где отыщется ее родня, рукой подать... Как накрыльях летели обратно!.. Но на месте крепости Свена застали одни руины...Хорошо, слух уже пошел, что эти руины, как и все деревни вокруг, уже твои...

Фарамунд стискивал челюсти, но в глазах защипало. Слезыхлынули ручьем. Он всхлипнул, его трясло, зарыдал в отчаянии:

— За что меня так?.. Я же все сделал!.. Нет, это явиноват!!!.. Почему не взял эту проклятую крепость Свена сам... Тогда бы никтоне сумел...

Тревор, который сперва слушал с недоумением, затем чутьотстранил его на вытянутый руках, сказал с изумлением:

— Ну... а я думал, что тебе напоминать, что она тебежизнь спасла... Правда, и ты ей спас... однажды, но, во-первых, разбойники ее ине собирались убивать, а во-вторых, она тебя сберегла, по крайней мере,трижды!.. К тому же я тоже собирался не раз перехватить твою глотку и бросить влесу, чтоб лишнюю тяжесть не тащить, и чтоб задурно хлеб не ел...

Рыдания все еще сотрясали Фарамунда, но он стиснул зубы,молчал, только слезы бежали по лицу, капали на грудь. Редьярд в сторонкеразговаривал с Громыхало и Вехульдом, но Фарамунд чувствовал на себе егоподозрительный взгляд.

Воинов повели в трапезную, коней разобрали и потащили кполупустой конюшне. Фарамунд едва снова не впал в оцепенение, но по дворузабухали тяжелые шаги, словно галопом несся каменный бык, в холл вбежалкрасный, запыхавшийся Громыхало.

— Рекс!.. Есть новости.

— Нашелся? — вскрикнул Фарамунд.

— Он приехал сам, — сообщил Громыхало. —Троих коней загнал, говорит, пока скакал без передыху!.. Далеко, видать...

— Где он?

— У колодца. Упал, пьет, как жаба на солнце. Вестисюда, рекс?

Фарамунд уловил удивленные взгляды Тревора и Редьярда.Редьярд ни за что не станет звать его рексом, понятно, да и Тревор начнетизбегать называть его высоким титулом, на что ему, Фарамунду, сейчас наплевать,сердце рвется от боли, когда представляет, как томится эта чистая пташка вкогтях ястреба...

В груди запекло, он снова ощутил в глазах слезы. Стараясь недопустить себя до рыданий, сказал громким, хоть и дрожащим голосом:

— Вытряхните одежду. За обедом решим, что нам делать дальше.Похоже, мы отыскали, где Лютеция! А теперь... клянусь всеми силами, я неоставлю ее в чужих руках.

Управляющий, оставшийся еще от Лаурса, усадил Тревора иРедьярда в общей трапезной за стол напротив Фарамунда. Рядом с вождем сиделиГромыхало и Вехульд. Громыхало внимательно и с недоверием присматривался кТревору, словно смотрелся в зеркало, такой же квадратный, угловатый, массивный,даже волосы у обоих как у диких кабанов щетина — густые и короткие.

Унгардлик снова долго и жадно пил воду, не прикасаясь к винуили пиву, лишь тогда рухнул за стол. Худое лицо, изборожденное глубокимиморщинами, посветлело, когда увидел жареное мясо, птицу,

— Шесть суток во рту ни крошки, — признался онсиплым простуженным голосом. — С седел не слезали... У Савигорда трибурга, еще четыре города ему платят по коммендациям! К тому же он мог увезтиЛютецию в одно из своих сел...