Я стал представлять, сколько миллионов людей в эту минутуосознали собственную никчемность и убожество — как бы привлекательны,очаровательны, богаты ни были они на самом деле — только потому, что оказалисьв одиночестве сегодня вечером, и вчера, и, быть может, завтра тоже будутодиноки. Студенты, которым не с кем провести время; старики перед экраномтелевизора; бизнесмены в номерах отелей, вдруг задумавшиеся: есть ли хотькакой-нибудь смысл в том, чем они заняты; женщины, которые красят ресницы ивзбивают локоны, чтобы пойти в какой-нибудь бар, притворяясь, что общество имвовсе не нужно, а важно лишь убедиться, что они еще могут привлекать внимание.Мужчины оглядывают их, пытаются завести разговор, а те отбивают любую попытку исидят с неприступным видом, ибо в них играет комплекс неполноценности, и онибоятся, что обнаружится — они матери-одиночки или мелкие служащие, неспособныеподдержать беседу о том, что происходит в мире, ибо они работают так тяжко, чтоу них не остается времени следить за новостями.

Люди смотрятся в зеркало и считают себя уродливыми: ониуверены, что красота есть основа основ, и довольствуются тем, что листаютжурналы, где все — красивы, богаты, знамениты. Мужья и жены, покончив с ужином,хотели бы, может быть, поговорить, как в былые времена, но существуют заботы идела поважней, а разговор может подождать до утра, которое не наступит никогда.

В тот день я обедал со своей приятельницей, совсем недавнорасставшейся с мужем, и она сказала мне: «Теперь я обрела свободу, о которойвсегда мечтала!» Это — ложь. Никто не хочет такой свободы, всем нужен рядомблизкий человек, перед которым у тебя есть обязательства, с которым можнолюбоваться красотами Женевы, говорить о книгах, интервью, фильмах или простоподелиться бутербродом, если два бутерброда купить не на что. Лучше съестьполовину, но вдвоем, чем целый, но в одиночестве. Лучше, когда твое замечание околокольне готического собора перебивает муж, торопящийся домой, потому что потелевизору будут передавать репортаж с важного футбольного матча, или жена,застывшая перед витриной, чем когда перед тобой — вся Женева и тебе никто непомешает осмотреть ее всласть.

Лучше страдать от голода, чем от одиночества. Ибо когда тыодин — я сейчас говорю об одиночестве, не выбранном сознательно, а о том,которое мы обязаны принять, — ты словно бы перестаешь быть частью родачеловеческого.

На другом берегу реки меня ждал роскошный номер отеля свнимательной обслугой и безупречным сервисом — но вместо того, чтобы радоватьсяи гордиться тем, чего я достиг, мне становилось только хуже.

На обратном пути я иногда встречался глазами с людьми,оказавшимися в таком же положении, и замечал, что одни смотрят высокомерно,словно заявляя, что сами предпочли сегодня вечером одиночество, а другие —печально, словно стыдятся того, что оказались одни.

Все это я к тому, что недавно мне вспомнился отель вАмстердаме и женщина — она была рядом со мной, она говорила со мной ирассказывала мне о себе. Все это я к тому, что, хотя Екклезиаст уверял, будтоесть время раздирать и время сшивать, первое иногда оставляет очень глубокиешрамы. Хуже, чем в убогом одиночестве бродить по Женеве, — это быть рядом счеловеком и вести себя с ним так, что он чувствует, будто не играет ни малейшейроли в твоей жизни.

После продолжительного молчания раздались аплодисменты.

***

Место, куда я пришел, выглядело довольно мрачно, хоть ирасполагалось в парижском квартале, о котором говорили, что это — средоточиекультурной жизни. Не сразу понял я, что группа оборванцев передо мной — это тесамые люди, что по четвергам выступали в армянском ресторане, облаченные внезапятнанные белые одежды.

— К чему этот маскарад? Фильмов насмотрелись?

— Это не маскарад, — ответил Михаил. — Разве вы, отправляясьна званый ужин, не одеваетесь соответственно? Разве на партию гольфа вы приходитев костюме-тройке и при галстуке?

— Хорошо, я спрошу иначе: почему вы решили подражать модебезбашенных юнцов?

— Потому что в данную минуту мы и есть безбашенные юнцы.Вернее — четверо безбашенных юнцов и двое взрослых.

— И еще раз переиначу свой вопрос: что вы делаете здесь,одевшись таким образом?

— В ресторане мы питаем плоть и говорим об Энергии с теми,кому есть что терять. Среди нищих мы питаем душу и разговариваем с теми, комутерять нечего. А сейчас мы приступаем к самой важной части нашей работы:пытаемся отыскать невидимое движение, которое обновляет мир, — людей, которыепроживают каждый день так, словно он — последний, тогда как старики живут так,словно он — первый.

Он говорил о том, что я и сам замечал с каждым днем все чаще— группы молодежи в грязной, причудливой одежде, покрой которойсвидетельствовал о немалой творческой выдумке, — не то военная форма неведомойармии, не то персонажи научно-фантастического фильма. У всех — пирсинг, всеострижены и причесаны невероятным образом. Почти всегда с ними ходит немецкаяовчарка устрашающего вида. Однажды я спросил кого-то из приятелей, зачем этиюнцы повсюду таскают с собой собаку, и тот объяснил мне — уж не знаю, насколькообъяснение соответствует действительности, — что в этом случае полиция их нетрогает, потому что неизвестно, куда девать собаку.

По кругу уже ходила бутылка водки — как и при общении снищими, предпочтение отдавалось именно этому напитку, — и я подумал, чтообъясняется это происхождением Михаила. Я тоже сделал глоток, представляя, чтосказали бы мои знакомые, застав меня в таком обществе и за таким занятием.

А что? Сказали бы: «Собирает материал для новой книги».

— Я готов. Я поеду туда, где находится Эстер, однако мненужны некоторые сведения, потому что я совсем не знаю вашу страну.

— Я поеду с вами.

— Что?

Это не входило в мои планы. Моя поездка должна была статьвозвращением к тому, что я утратил в самом себе; это дело личное, интимное, исвидетели тут без надобности.

— В том случае, разумеется, если вы купите мне билет. Мненужно побывать в Казахстане, я соскучился по родным краям.

— Но ведь вы работаете, не так ли? Каждый четверг у васвыступление в ресторане?

— Вы так упорно называете это «выступлением». А я ведь вамговорил, что речь идет скорее о встрече, о попытке воскресить утраченноеискусство беседы. Но дело не в этом. Анастасия — он показал на девушку сколечком в носу — развила свое дарование. Она сумеет заменить меня.

— Ревнует, — сказала Альма, которая на сцене держала в рукахинструмент, похожий на бронзовый поднос, а в конце «встречи» рассказывалаистории.