А когда все двинулись к дому, Хельги приметил в сторонкеЛуга, почему-то не торопившегося в тепло. Хельги взял его за плечо. Ирландецнехотя обернулся, и Хельги увидел: по щекам монаха, застревая в рыжей густойбороде, скатывались слезы.

– Б'ионтэх ан фиар э, – трудно глотая, выговорилЛуг. – Это был человек. Это был человек…

Мать рассказывала Хельги и такое, о чем редко рассказываютсыновьям. Наверное, она считала его совсем уже взрослым и способным понять. Аможет, просто не с кем было поделиться.

В самое первое утро на корабле у отца она откинула полог ивыбралась из палатки наружу… Это было дивное утро: солнце только что всталоиз-за великой реки, и дальний берег дрожал в сизом тумане. Корабль с вечерастоял на якорях, и люди спали на берегу – все, кроме отца, матери и сторожей. Арано утром и отец ушел на совет к князю, и мать проснулась одна.

Она кое-как пригладила растрепанные волосы и посмотрела заборт. Хотелось умыться, но мать впервые была на корабле и боялась насмешитьсторожей, глядевших с кормы. Ведерко с веревкой так и не попалось ей на глаза,и она осторожно двинулась к сходням. Совсем молоденькая девочка, всего-то отроду шестнадцати зим. Или лет, как они считали там, в Гардарики. Всего-то нагод постарше, чем был теперь ее сын.

Когда она проходила мимо сторожей, одному из них показалось,что она смотрела по сторонам очень уж высокомерно. Мог ли уразуметь безусыймальчишка, что не будет иного взгляда у несчастной рабыни, сжимавшей остаткипокалеченной гордости в слабеньком кулачке! Ведь она не родилась невольницей,мать. И мечтала, свободная, достаться единому, кто растопит неуступчивоедевичье сердце… а не тому вовсе, у кого звонче брякнет кошель!..

Сторож сказал ей слова, за которые, по мнению Хельги, егоследовало убить:

– Не воображай много, девка, из-за того, что за тебяуплачена тройная цена.

Хельги долго расспрашивал мать, но так и не вытянул из неени имени, ни прозвища наглеца. Мать всегда отвечала, что он был очень молод ипотом пал в битве, защищая отца, а имя ей не запомнилось. Конечно, онаобманывала. Она просто боялась, не начало бы дитя неразумное задирать братьевобидчика или сыновей, если они жили теперь на земле.

Этот воин объяснил обомлевшей девчонке, в чем было дело, иее будто сломали, как тоненькую хворостинку, попавшую под сапог. Значит, малотого, что чуженин купил ее и не удосужился ни полсловечка шепнуть на ухо олюбви! Он еще и обнимал словно бы ту, другую, не пожелавшую ему улыбнуться!..Такое унижение незачем было терпеть…

Мать посейчас толком не знала, о чем думала, чем занималасьвесь день. Когда же подоспел вечер и стало ясно, что отец вот-вот возвратится,она опять улизнула с корабля и прокралась по берегу подальше от стана. И,наконец, закрыла глаза и пошла прямо в воду, и вода залила ее по колени, потомпо грудь. Холодная вода, сбежавшая с ледников…

Матери казалось – береговая круча надежно скрыла ее, и оналишь надеялась, что быстрое течение не заставит мучиться долго… но сзади громкоплеснуло, и сильные руки поймали ее за локти и выхватили, как перышко, изтемной воды.

Отец вынес ее на берег, и матери было все равно, как он еенакажет, потому что в душе она почти уже умерла. Отец посадил ее на траву и самсел подле нее. Он крепко обнял мать и молча гладил мокрые волосы, пока она незаплакала и не уткнулась лицом в его плечо…

Вот с того дня они и полюбили друг друга, и отец хотел освободитьее и взять в законные жены, но не успел. Хельги задушил бы любого, посмевшегоусомниться.

Никто не сказал, что они хорошо ладили бы втроем – Хельги,мать и отец. Но все это не имело бы никакого значения, если бы отец жил!.. Онвернется домой, и мать увидит, что больше не о чем плакать. А потом он поедет кВальбьерг и проведает ее в Кетилевом дворе. И никакие тролли, живущие на мысу,не смогут его остановить. Пусть боится их тот, кто отродясь не высовывалсядальше Железной Скалы. А он ходил с викингами на Свальбард.

Вагн болел долго, и многие думали, что больше ему неподняться. Это было бы тяжелым несчастьем; никто не хотел, чтобы судьба Оттараповторилась. Каждый старался что-нибудь для него сделать, и дружеская заботаотогнала смерть. Вагн окреп, и они с конунгом подолгу сидели на берегу и что-торисовали на сером песке, рассказывая один другому о землях, где довелосьпобывать. Хельги дал бы выдрать у себя половину волос только за то, чтобыподойти и послушать. Но гордость пересиливала, и он не подходил.

Он по-прежнему часто навещал привыкших к нему гаг.Оказалось, люди Вагна еще в тот раз начали приваживать их и даже выстроилинесколько убежищ из плавника и камней. Хельги посчитал это благим делом,которое следовало продолжить. Ирландец приходил ему помогать. Однажды он сказалХельги:

– Все вы здесь называете меня Лугом, но это не моенастоящее имя. Я не стал открывать его язычникам и назвался именем предка,которого у нас почитали когда-то.

– Оттар знал, как тебя звать? – спросилХельги. – Если он не знал, и я не хочу.

– Оттар скрутил меня и привел на корабль, –ответил монах. – Но, благодаря ему, я перестал желать погибели вашемуплемени и разорения вашей земле. Во Христе меня называют братом Фланном, а вмирской жизни я звался Туамой О Суйллевайном, это значит – из рода Одноглазого.Мой род не дал великих вождей, но Суйллевайн был славным героем.

– Я все же буду звать тебя Лугом, – сказалХельги. – Я так привык.

Монах протянул ему камешек величиной с полкулака:

– Возьми, тебе пригодится.

Камень был красивый, весь в прожилках и трещинках, дробившихсолнечный свет. Хельги спросил недоуменно:

– Где ты взял его? И зачем?

Луг поплотней запахнул куртку.

– Ты помнишь, наверное, когда хоронили Оттара и твоегодеда, Ракни велел вкатить на могилу большую глыбу, лежавшую там неподалеку. Яотколол кусочек, пока справляли поминальный пир.

Спустя несколько дней у гаг вылупились малыши. Материтщательно высушили потомство и увели его в море. Тогда Хельги с Лугом пришлисобирать пух. Они держались вместе. Монах занятно рассказывал о кораблях,обтянутых бычьими кожами, и о солнечных землях на западе, которых эти кораблибудто бы достигали когда-то. Он ни о чем не просил, но Хельги решил про себя,что постарается помочь ему вернуться домой.

Свальбардское лето отгорело ярко и быстро. Умолкли шумныегнездовья, засобирались на юг гуси, и Вагн посоветовал конунгу не медлить сотплытием:

– Скоро начнутся шторма, и они могут нас здесьзапереть. Я и сам едва выбрался в позапрошлом году.

Ракни кивнул. Он сделался еще молчаливее, чем был.

Когда снимали оружие со стен, он не стал распутывать узел,державший ножны Пламени Битвы. Вынул деревянный гвоздь из бревна и убрал всевместе в сундук. Если овладевший мечом будет знать, кто такой Оттар, он тоже неразвяжет узла.