Оно было пустынным до самого горизонта и чёрным, какворонёный металл. Только там и сям виднелись не то белые гребни, не то обломкильдин. Прибой всё ещё грохотал далеко внизу, у подножия береговых скал. Тяжёлыеволны медленно рушились на камни, намораживая белые бороды на гранитныеподбородки утёсов… Здесь Торгрим остановился и вытер лицо снегом.

– А ты совсем неплохо бегаешь, конунгов сын, –сказал он мне. – Теперь домой!

Почему-то он большей частью называл меня не по имени, а воттак – конунгов сын. Или как тогда в каморке: сын Эгиля. И мне это нравилось.Старый Хёгни предпочитал называть меня мальчишкой. А иногда ещё сопливым. Ихотя всё это было одинаково справедливо, именоваться сыном конунга было приятней…

Дома я увидел, что Асгерд всё-таки заварила малину. Изаботливо держала питьё на углях, чтобы не остыло. Я с досадой подумал, чтоТоргрим, пожалуй, откажется. Ладно, впредь наука, не лезь к старшему со своимихлопотами, покуда не просят. Но вышло иначе. Торгрим с удовольствием выпил, и явпервые увидел на его лице нечто вроде улыбки:

– Спасибо, красавица.

И она покраснела, моя Асгерд дочь Хальвдана сына Хёгни. АТоргрим сразу пошёл на своё спальное место. И прежде чем снять с себя рубашку,уселся лопатками к стене. Глаза наши встретились, и Торгрим кивнул. Он мнедоверял и говорил об этом глазами, и я был горд, что он мне доверял.

Он закутался в одеяло и немедленно заснул, и тогда-то мы сАсгерд подобрались к нему поближе. Когда ещё рассмотришь человека такпристально и без помехи. Мы сидели тихо, чтобы не побеспокоить его. НаконецАсгерд шепнула:

– А он красивый, правда ведь?

Я удивился. Я назвал бы Торгрима мужественным. Пожалуй. Исильным. Но красивым? Темноволосого, с тёмными глазами?.. Однако потом, когда япоразмыслил, мне показалось, будто моя Асгерд не так уж сильно ошиблась.

Другое дело, это была угрюмая красота боевого корабля,летящего в штормовом море навстречу врагу…

Тут Торгрим шевельнулся во сне. Скрипнул зубами. И что-тохрипло пробормотал, но что именно, я не понял.

– Что он сказал? – на ухо спросил я у Асгерд.

Она подумала и ответила:

– Он кого-то позвал… Это было женское имя.

– Какое?

Но Асгерд расслышала не намного больше, чем я.

– Не тёрлась бы ты тут, – сказал я ей. –Смотри, подхватишь болезнь.

Моя Асгерд склонила голову набок и посмотрела на меняозорно.

– Ты боишься, Эйрик сын Эгиля, как бы я не полюбила еговместо тебя!..

И убежала со смехом, довольная, что удалось меня подразнить.

Если хочешь весной выйти в море, зимой думай о корабле. Аведь мне предстояло плавание из Раумсдаля в Хьялтланд, на Острова, и это будетне просто поход. Когда я приеду домой, люди моего отца ударят мечами в щиты иназовут меня конунгом вместо него. Если пожелают, конечно.

– Жаль, поторопились мы продать тот корабль, что взялинынешним летом возле Сольскей! – сокрушался старый Хёгни ярл. –Следовало бы тебе явиться домой на собственном корабле, и притом добытом в бою!

Я слушал его и думал, что мой воспитатель, как обычно, былправ. Летом нам действительно достался знатный корабль. Не намного хуже тех, накоторых ходил сам ярл. Впрочем, сделанного не воротишь, что толку жалеть. Нокогда Хёгни заговорил об этом во второй или в третий раз, Торгрим неожиданноподал голос, хотя его никто не спрашивал. И вот что он сказал:

– Не меньше славы выстроить хороший корабль, чем отнятьего у врага.

Хёгни покосился на него, и я знал, что старику понравилисьэти слова. И не понравилось, что именно от Торгрима довелось их услышать. Нопока он раздумывал, как поступить, подошёл Хольмганг-Кари.

– Мне случалось строить корабли! – заявил нашПоединщик. – И не я оплошаю, если мне дадут десяток людей в помощь иточило для топора!

Хёгни ничего тогда не ответил, ибо не любил поспешныхрешений. И людей, склонных такие решения принимать. Но мы часто зимовали вздешнем фиорде. И каждый раз чинили корабли, так что у Гуннара скопилось всараях немало доброго дуба, ясеня и сосны. Целых бревен и уже расколотых надоски. Хватит с избытком для починки старых лодий и для строительства новой.Может быть, Гуннар даже ждал, что когда-нибудь мы соберёмся строить корабль.

А что касается Кари – все знали, что иногда он любил-такиприхвастнуть, но никогда не говорил о себе неправды. И если он обещал, этозначило, что весной мы поднимем четыре паруса вместо трёх.

Когда Хёгни велел поставить стены и накрыть крышей новыйнауст – корабельный сарай, я сказал:

– Готово жилище

для дерева моря.

Равнина тюленей

путника примет…

Торгрим, подававший мне охапку корья для крыши, внимательнопосмотрел на меня:

– Стало быть, ты к тому же и скальд, конунгов сын.

Я ответил:

– Это верно, но я пока редко складываю хорошие песни.

Торгрим лишь кивнул и ничего не добавил. Но мне показалось,что он, и без того нелюдимый, помрачнел ещё больше. Так, словно моя короткаявиса растравила в нём медленно тлевшую боль. Меня очень тянуло сказать ему ещёдругие свои песни и послушать, что он о них думал, я почему-то сразу решил, чтоон должен был понимать в них толк. Но что-то остановило меня, и я промолчал.

Корабль!

Есть ли что краше боевого корабля, летящего под полосатымпарусом по вздыбленным непогодой волнам! Сорок молодых гребцов одновременнокладут руки на его вёсла. И ещё столько ждут своей очереди, готовые сменитьуставших. Щерится на носу злобная клыкастая пасть, и прочь бегут все недобрыедухи, освобождая дорогу… И даже морская великанша Ран сворачивает свою сеть, вкоторой после бурь остаются утонувшие в бездне… Если она отыщет поживу, этослучится не здесь.

Двадцать с лишним шагов можно будет пройти по палубе моегокорабля от форштевня до рулевого весла. И только пять – от борта до борта.Стремительный, он будет похож на иглу в руках женщины, вышивающей цветныминитками по тёмному полотнищу моря. Воистину так шьёт норна, вещая Богинясудьбы. А нити, это жизни людей, которые её старшая сестра выпряла на своейпрялке. И будущее служило ей куделью, пока она пряла.

Норны обрезают цветные нити острыми ножницами, когда какуюпридётся…

Старому Хёгни по-прежнему не нравился Торгрим. А ещё большене нравилось, что нас часто видели вместе.

– По-моему, не ты приблизил его, а скорее он позволяеттебе, сыну конунга, быть около себя! – проворчал однажды мойвоспитатель. – А если он сбежавший раб вроде Тунни из Уппсалы? Ты об этомподумал?