– Люди зовут меня Торгримом.

Я ждал – и все ждали, – чтобы он назвал имя своего отца.И землю, где был рождён. Тогда мы знали бы, кто это такой пожаловал и чего отнего ждать. Но Торгрим молчал. И я уже видел, что его молчание пришлось не понраву старому ярлу. Я хорошо знал своего воспитателя. Торгриму не видать отнего ни доверия, ни любви.

Но мне, привыкшему к мудрости старого Хёгни, впервые незахотелось с ним соглашаться… Торгрим чем-то понравился мне. Быть может, тем,что назвал красавицей мою Асгерд. Я любил её. Но другие люди смотрели на неёобычными глазами. И видели просто круглолицую девочку со смешными конопушкамина носу…

Я повёл Торгрима с собой, чтобы дать ему сухую одежду. Я былвдвое моложе него, но тоже не из маленьких. И пока мы шли, он вдруг сказал мне:

– Так, значит, вот каков сын Эгиля конунга сына Хаки,которого, как я слышал, недавно внесли в могильный курган.

Я удивился таким словам и ответил:

– Ты не ошибся, пришелец, не пойму только, откуда тебеменя знать. Ты же меня ни разу не видел.

У Торгрима глаза сидели глубоко под бровями, и оттогоказалось, будто он всё время угрюмо смотрел исподлобья.

– Я видел твоего отца, и этого достаточно. Ты похож наконунга. У тебя то же лицо.

И эти речи озадачили меня ещё больше, потому что до тех порменя чаще называли похожим на мать. Я любил свою мать. Я всегда привозил ей подарки,когда мы заходили на Острова. Однако для воина больше чести продолжить собоюотца. И я был благодарен Торгриму за то, что он первым подметил моё сходство сотцом и сказал о нём вслух.

А когда он примерял мою рубашку, ему случилось оступитьсявпотьмах, и я увидел шрамы у него на спине.

Очень давнишние, они тянулись вдоль хребта, как две толстыебелые змеи… И, как две змеи, шевелились при каждом движении. Я поднял былоруку… и не посмел притронуться к ним. Что могло оставить такие следы? У менямелькнула было догадка, но я её сразу отбросил. Нет. Не уходит живым тот, комузапустил когти в спину «кровавый орёл»…

Я спросил его:

– Что это такое у тебя на спине?

Он замер с моей рубашкой в руках. Словно почувствовалвнезапный удар и пытался понять, не смертельную ли рану ему нанесли. Потоммедленно повернулся. И проговорил неожиданно спокойно:

– Вот теперь я узнаю, умеет ли молчать сын конунгаОстровов.

Тут я подумал, что за всем этим, быть может, стояло какое-тобесчестье. Ведь рубцы на спине – совсем не то, чем хвастается воин. Но я ничегоне сказал. И не то чтобы я побоялся сцепиться с ним в тесной каморке, куда мызабрались. Просто мне не хотелось зря его обижать.

За едой Торгрим коснулся моего локтя своим. И спросил:

– Кто это там сидит, такой рослый, с крашенымиресницами?

– Это Хольмганг-Кари сын Льота из Вестфольда, –сказал я ему. – И людям кажется, что мало проку ссориться с ним, потомучто он почти что берсерк и умеет за себя постоять.

– Вот как?.. – усмехнулся Торгрим. И я быловстревожился, ожидая каких-то язвительных слов, назначенных рассердить нашегоКари. Так иной раз поступали пришлые задиры, которым вечно не терпитсяиспытывать себя и других. Но Торгрим ничего не добавил, и тогда я сказал:

– А та, что покормила твоего Серого, это Асгерд дочь Хальвданасына Хёгни, нашего ярла. И я посватаюсь к ней, когда займу место отца.

Немало мужества надо для спора с бурями вроде той, чтозаметала снегом наш фиорд. И чем бы ни кончился такой спор, редко он проходитдля спорившего бесследно.

Торгрим не показывал вида, но я-то подметил, как он замёрз.Он пил пиво и ел горячую рыбу, но согреться так и не смог. Ночью я слышал, какон ворочался, а потом начал кашлять. Он уснул только под утро, когда пришёлСерый и свернулся у него в ногах.

Я слышал всё это, потому что он лежал на лавке рядом сомной, под одеялом, которое я ему подарил. Если бы не нашлось лишнего, я отдалбы ему своё. Гость ни в чём не должен узнать недостатка. Гость живёт в доме,сколько пожелает, и уходит, когда ему захочется. И даже если этот гость – твойкровный враг и ты это знаешь. Торгрим мог не приглянуться старому Хёгни, нодаже и он, мой приёмный отец, никогда не отважился бы прогнать его за порог!

Утром Торгрим поднялся с трудом… Он очень не хотелпризнаваться, что заболел, но, когда он выбрался из-под одеяла, его затрясло. Ясказал ему:

– Ты простудился.

Он посмотрел на меня и неохотно кивнул. Начинавшийся жарзаставлял его судорожно, толчками вбирать в себя воздух. Я хотел принести мёдаили сушёной малины, но он вдруг спросил:

– Куда ты положил мои лыжи?

Вот, значит, как он решил избавляться от хвори. Встать налыжи и гнать себя безо всякой пощады, пока не прохватит обильный исцеляющийпот… Не каждому это под силу, тут нужен крепкий дух и закалённое тело. Яподумал, что Торгрим был уже слишком болен для лыжного бега. Но я промолчал, онведь вовсе не походил на человека, который нуждается в советах юнца. Я принёсему лыжи и сказал:

– Я пошёл бы с тобой.

Старый Хёгни навряд ли похвалит меня, отпусти я его одного.

Снаружи было тихо… Над горами и морем неподвижно стоялосерое небо. Лишь в одном месте в облаках желтела промоина, и оттуда тусклосветило солнце, негреющее, медного цвета. Оно даже не отбрасывало теней.

За ночь похолодало, и мокрый снег превратился в наст,твёрдый, прочный, как боевой щит… Наст легко выдерживал человека, но кабанов илосей ждали тяжкие времена. Обутые копытами ноги станут проламывать ледянуюкору, и кровь окрасит следы, привлекая хищного зверя. И будут задыхаться ибиться подо льдом глухари, закопавшиеся в снег накануне. И только волки,перекликаясь, погонят охваченную ужасом добычу…

Мы привязали лыжи к ногам и двинулись со двора. Я видел,каким усилием дались Торгриму первые сотни шагов. Болезнь ломала его, он то идело вытирал слезившиеся глаза. По-моему, раз или два он даже приостанавливалсяв раздумье: а не повернуть ли назад, в приветливый дом, к пылающему очагу ипушистому одеялу… Но нет. Он только заставлял себя идти всё быстрей. Он былочень горд и упрям, я уже успел это понять. Я держался у него за плечом. Пустьему кажется, что я вот-вот его обгоню. Некоторое время спустя мы неслись уже вовесь дух, и Серый поспевал за нами, вывалив из пасти язык.

Наверное, Торгрим всё же хорошо знал, что делал. Егодвижения постепенно делались легче и слаженней, только лыжи со свистом неслисьпо гладкому насту. Поймать его здорового наверняка было непросто, даже теперь яне без труда шёл с ним наравне. Я смотрел ему в спину и думал о том, какизвивались на этой спине белые змеи. Мне было жалко, что он не захотел рассказать.

Потом мы прошли лес и выбрались к морю.