А если кто-то из них двоих все же жив?

Додумать я не успела – прямо в лоб на меня несся огромныйтрейлер, из тех, что гоняют на междугородных перевозках, – я просто выехала навстречную полосу. Столкновение казалось неизбежным, разве не об этом тымечтала?

Я резко вывернула руль, и, послушный даже моим неопытнымрукам, джип убрался с дороги за несколько метров до трейлера, прямо перед еготупым носом, и скатился в кювет. Устойчивости джипа можно было толькопозавидовать. Я растерялась, я даже не подумала затормозить и сбросить скорость– и джип, как огромны?? лось, легко ломая кусты, взрезал рощу. Несколько минутпо лобовому стеклу хлестали ветки, потом все исчезло – передо мной былооткрытое пространство, а под шинами с легким писком ломался первый тонкий лед.Наконец-то я остановилась, хруст исчез, но сразу же возник другой звук,которому я даже не придала поначалу значения.

Несколько минут я просидела, уткнувшись головой в руль,потом посмотрела в зеркало: ни Фарика, ни Алены в нем не было, должно быть,тела завалились, когда машина соскочила в кювет. В любом случае, нужно былоубираться отсюда, черт знает, где вообще я нахожусь.

Я хотела встать, выйти наружу, осмотреть джип – и не могла,ноги как будто приросли к полу. Тишина в машине была невыносимой, и, чтобыизбавиться от нее, я включила магнитолу, сунула в нее первую попавшуюся кассетуиз “бардачка”. В “бардачке” лежали Аленины перчатки – мягкая лайка отличнойвыделки; ее маленькая сумка и газовый баллончик. Все в идеальном порядке, иначеи быть не могло.

В салоне повисло легкомысленное рэгги, не самая подходящая кслучаю музыка, – и еще этот звук снаружи, похожий на чавканье огромногоживотного… Когда он стал невыносим – я открыла дверцу и чуть не вскрикнула отужаса: почва под машиной была зыбкой, джип явно оседал, колеса уже наполовинуушли в трясину, а это была именно трясина, знаменитые местные болота, как ямогла об этом забыть – ведь Алена говорила мне… Я сунула за пазуху Аленинусумочку – мало ли, может быть, там документы, которые ей понадобятся, – исоскочила с водительского места: нужно открыть заднюю дверцу и попытатьсявытащить их, Алену, Фарика, я просто не имею права оставить их здесь…

Но едва я оказалась снаружи – ноги тотчас же ушли в липкую,припорошенную ночным инеем грязь, все, вот и все! Я сделала невероятное усилиеи ухватилась за что-то: это была искореженная сухая ветка кустарника, росшегонеподалеку, на кочке. Я рухнула в грязь и поползла – в спину мне постреливалимузыкальные фразы, хороший, чуть хрипловатый английский и чавканье болота,каждую минуту пожирающего джип. От холода я не чувствовала ног, утонувших взловонной жиже, ладони горели от шершавой плети упругого кустарника – в немсейчас было мое единственное спасение.

Наконец я обрела желанную твердь, выползла на маленькийостровок сухой твердой земли, уткнулась лицом в содранные ладони и зарыдала.

Это был странный плач-причитание, кажется, я молилась ипросила простить меня, я кричала в голос и боялась оглянуться на джип; музыкаиз него становилась все глуше, а потом и вовсе кончилась. Я подумала, чтокассета доиграла до конца, но через несколько минут раздался самодовольный всплеск.Чудовище поглотило свою жертву, и все стихло.

До первых проблесков мутного северного рассвета я не моглаобернуться. Я лежала, окоченев от холода, грея руки под свитером и курткой,поджав колени под подбородок: я должна умереть, бегство напрасно и обречено напоражение… Но спасительное предсмертное тепло не приходило – все-таки было ещенедостаточно холодно, чтобы замерзнуть насмерть.

Периодически я проваливалась в какие-то обрывкиснов-галлюцинаций, главным в них были прозрачные руки Фарика и Алены, они нежнокасались меня, но их прикосновения были обжигающе-ледяными, они заставлялисжиматься и без того маленькое сморщенное сердце.

И только когда начало светать, я наконец заставила себяподняться и посмотреть назад.

…Джипа не было.

Вместо него на безмятежной глади болота рваной ранойрасплылось черное пятно. Еще несколько часов, а может, какой-то час – и уженичто не будет напоминать о нем. Я не знала, как глубока трясина и насколькодалеки от меня Алена и Фарик. И впервые за несколько часов я пожелала им смерти– мгновенной смерти там, на даче. Если это так – значит, они счастливо избежалиэтого мучительного долгого всасывания в вонючую утробу земли. Они не мучились…

Слезы снова полились у меня из глаз, скатились на запекшиесягубы – и меня обожгла едкая боль: оказывается, я содрала, искусала губы вкровь, когда ползла к спасительной кочке. Содранные губы, содранные ладони –это пассив. А в активе ты снова осталась жива…

Я мелко дрожала, свитер, рубаха и куртка промокли сперединасквозь и не могли меня согреть. Я сняла рубаху и свитер, надела их задомнаперед, вывернула куртку, но теплее не стало. Низкое северное солнцеравнодушно смотрело на меня, оно тоже ничем не могло помочь, а перед глазамимаячила братская могила людей, которые погибли из-за меня…

Скорее машинально я открыла Аленину сумку; дорогая кожа былабезнадежно испачкана болотом, но внутренности не пострадали. Немного денег натрадиционный мартини по дороге домой, записная книжка, беспечно валяющиесявизитки, ключи от дома и какие-то яркие, хорошо отпечатанные бумаги. Явнимательно рассматривала их, а когда поняла, что это такое, ничком упала настылую землю и сунула грязные руки в рот, чтобы заглушить стон.

…Это были два билета на паром “Анна Каренина”, Питер –Стокгольм, каюта “люкс”… Билеты были выписаны на мое и Аленино имя – она решиланам устроить уик-энд, жест безнадежно влюбленной богатой женщины. Здесь жележали ее и мой заграничные паспорта – это был сюрприз, о котором она не успеласказать мне… Не успела, не успела, бедная Алена! Паром уходил в ближайшуюсубботу, через три дня; значит, никакой мещанской Финляндии с ее пивом идорогами – о поездке туда мы вяло шутили всего неделю назад; всего лишьреспектабельная Швеция, северные ворота огромного мира, куда единственно я и хотелапопасть… Но сейчас это нужно мне было меньше всего, я отдала бы все, лишь быони были живы! Но они мертвы, они покоятся в страшной яме болота. Я вытерламокрое лицо платком и осторожно обвязала его вокруг тонкого стебля растущего накочке кустарника – сегодня ночью он спас мне жизнь. Пусть хоть этот платокбудет эпитафией на могиле, мне нельзя забыть это место…

…В ста метрах чернел худосочный пакостный лесок –искривленные деревца, чахлая щетка подлеска – и ни одной живой души.

В школе я неплохо бегала стометровку, но сто метров –обманчивая дистанция, когда между лесом и тобой хляби болота. И помощи ждатьбыло неоткуда.

В свете дня это расстояние не казалось опасным, пейзажзатягивал своей умиротворенностью. Несколько минут я собиралась с силами, потомсломала маленькое сухое деревце – ничего более основательного под рукой небыло. Его я использую в качестве проводника, в качестве щупа, чтобы добратьсядо леса и не утонуть в болоте.