В соседнем ларьке Влас прихватил джентльменский наборплейбоя: шампанское, коробку конфет, какие-то фрукты, все то, чтосоответствовало его представлениям об интимном ужине при свечах. Я не сталаразубеждать, ограничившись ироничным похмыкиванием.

Пока мы поднимались наверх – на двенадцатый или тринадцатыйэтаж, я так и не запомнила, – Влас был паинькой, рук не распускал, хотя инаходился в опасной близости от меня. И именно в тесной клетушке лифта я вдругпочувствовала, что не знаю, что делать, – решительность покинула меня. Чтобыхоть как-то взять себя в руки, я снова нашла этот ракурс – четкий профиль,подбородок, убийца моих друзей, гнуснейший тип.

– Что-то ты перестал проявлять активность, – подстегнулаего я.

– Берегу силы.

На лестничной клетке, перед обитой дерматином стандартнойдверью, он несколько минут возился с ключами.

– Прошу!

…Маленькая двухкомнатная квартира поразила меня безликостьюобстановки – она не была обжита, плохонький номер провинциальной гостиницы;тяжелые шторы на окнах плотно закрыты, старая тахта, стол, два стула,облупленный шифоньер. Самая приличная вещь – видеодвойка на тумбочке в углу.

По выцветшему ковру были разбросаны обложки видеокассет,сплошь Тарантино, снесенные пулями башки.

– Располагайся, – предложил Влас, он счастливо нечувствовал неловкости за убогие внутренности квартиры.

– Не очень-то похоже на гнездо разврата, – заметила я.

– Согласен, на Беверли-Хиллз это не очень-то похоже,извини. Это квартира моего приятеля, он почти не живет в Питере, так, бываетнаездами. А вообще на севере сшивается…

Я прошлась по комнате, толкнула дверь в соседнюю – онаоказалась запертой. Влас перехватил мой удивленный взгляд:

– Он там свой антиквариат хранит, от бабушки-покойницыостался. Фарфоровая посуда и пара иранских ковров… Выпьешь чего-нибудь?

– Чего-нибудь – это полусухое псевдошампанское? Иливыбор более широкий? – Я действительно хотела выпить, чтобы хоть немногорасслабиться.

Влас включил видео – конечно же, Тарантино, ничего другого иожидать от этого болвана не приходится, дурацкие “Бешеные псы”, я ненавиделаэтот фильм.

– Не возражаешь? – запоздало спросил он.

– Не возражаю.

Влас подошел ко мне, властно обнял, притянул мою голову:

– Не возражаешь?

Играть нужно было до конца, конечно же, как я моглавозразить, поднявшись сюда, в чужую квартиру, с совершенно незнакомым мнечеловеком. Он просто хотел переспать с понравившейся ему бабенкой – и ожидал отменя того же. И я не стала его разочаровывать: я нашла его губы, уже податливые,только так и должна поступать красивая похотливая сучка, только за этим онасюда и пришла. Я закрыла глаза, чтобы не видеть происходящего, очень странногопроисходящего – поцелуй затянулся сам и затянул меня – в водоворот ощущений,которых я не знала никогда прежде. У меня вдруг закружилась голова, а чужиераскаленные губы никак не могли оторваться от моих. И мне вдруг стало всеравно, зачем я приехала сюда с ним, – возможно, только для этого… Боже мой,наивная школьница, переросток со сбитыми коленками, всю жизнь просидевшая взакрытом учебном заведении собственного тела, теперь пытается вырваться насвободу!

Простите меня…

Меньше всего я хотела, чтобы у меня кружилась голова отчеловека, убившего близких мне людей, но сопротивляться этому я не могла…

Простите меня…

Голоса тех, которые должны были не прощать меня, теперьмолчали.

Или я просто хочу получить попутно несколько уроков отчеловека, замазанного в смерти, ведь все так рядом…

Я очнулась, когда он спустился к моей груди – сейчас что-тообязательно должно произойти, и самое страшное заключалось в том, что я невидела к этому никаких противопоказаний.

– Где тут у тебя ванная? – собрав остатки воли ипереводя дыхание, спросила я.

– Что? – не понял он сначала, а потом все же нехотяоторвался от меня. – Сейчас. Я тебя провожу.

Он действительно проводил меня в ванную, где не было ничего,даже намека на полотенца; только две зубные щетки, два бритвенных станка,полувыдавленный тюбик с зубной пастой и “Детское” мыло в промокшей насквозьобертке.

Мне наплевать было на все это, я сбросила с себя одеждупрямо на пол и влезла под душ, вывернув краны до упора.

Приди в себя!

Но приходить в себя не хотелось. Я не знала, что делать ссобой, я вдруг с ужасом поняла, что этот тип (“гнусный тип”, не забывай!) будетпервым мужчиной, которого я по-настоящему хочу. А я хотела его, глупообманывать себя, я действительно хотела его, впервые за всю жизнь. (Боже мой,как поздно, как поздно вес приходит… Ты ведь могла встретить кого-то другого –умного компьютерщика в круглых очках, чистенького менеджера по рекламе,студентика автодорожного института, профессионального автогонщика, водителятроллейбуса, безнадежного графомана, – кого угодно, но не этого же подонка…)…Он обнял меня сзади, “этот подонок”, – это был его стиль, подсмотренный у всехТарантино сразу: он влез в ванную с бутылкой шампанского и обнял меня. Мояспина упала в его грудь как в зыбкое ущелье, а он все целовал мой затылок,по-мальчишески нетерпеливо. И все-таки справился с мальчишкой в себе, таквсегда поступали у Тарантино: его губы соскользнули ниже, они исследовалиплечи, лопатки, а потом уткнулись в плеть позвоночника – я была исцелованапозвонок за позвонком и почти потеряла сознание от этого.

Влас передал мне бутылку шампанского, я глотнула прямо изгорла, совсем не почувствовав его вкус, – и только тогда повернулась кмальчишке, умеющему быть таким ласковым; никогда еще я не видела такогокрасивого, такого восхитительного тела – тем хуже для него…

Я вылила шампанское ему на голову, и оно тотчас же смешалосьсо струями воды. Влас поднял голову и перехватил его остатки открытым ртом,потом отобрал у меня бутылку и вышвырнул из ванной к чертовой матери – бутылкагрохнулась о линолеум в коридоре, но толстое стекло не разбилось.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, ноздри еготрепетали, как у необъезженной лошади, – и он сделал то, всего лишь то, чтосделал бы любой самоуверенный мужчина на его месте: припал жадными мокрымигубами к моим соскам… Проклятый хирург-пластик, долговязый докторишко,предупреждал, что после операции именно грудь становится особенночувствительной – всего лишь послеоперационное осложнение, побочный эффект,встречающийся у пятнадцати процентов женщин – я попала в эти пятнадцатьпроцентов, кто бы мог подумать! Мысль об этом была последней, четкосформулированной в моем сознании…

Я смутно помнила, как он поднял меня и понес в комнату, науже расстеленную тахту; как мокрую (“Извини, детка, полотенец в этом доме нет!”)швырнул на белые простыни; как начал ласкать меня – не для меня самой, нет, онготовил плацдарм для себя. Но сражаться не пришлось, я сама вышла к немунавстречу, я сама отдала ключи от изнемогающего, жаждущего быть покореннымгорода моего Тела. И орды кочевников вошли в него с острыми пиками наперевес,сметая все на своем пути, добираясь до самых потаенных уголков. Они что-токричали гортанными голосами, слившимися в один-единственный торжествующийголос… Это был его голос; отдельные слова, каждое из которых имело свое, иногданепристойное, значение, вдруг зазвучали музыкой сфер, божественным стихом, –они подстегивали меня как плеть, заставляли выгибаться тело в ожидании… И когданаконец густой тягучий поток извергся, он не затушил пожара, он лишь заставилего разгореться с новой силой.