— Сашка позвонила, когда я уже почти к дому подъехал. ОтПрофсоюзной до моей дачи как раз полтора часа езды, ну и я в магазин заезжал,за водкой там, за колбасой… Я повернул и в обратную сторону поехал. Вот и вседела. Остальное при тебе происходило.

Степан зачем-то потрогал плоскую голову рабочего, к которойбыла намертво прикручена каска.

— Белов, теперь ты.

— Ну ты даешь, Степ… Ладно. Дознание так дознание. Я приехализ Сафонова где-то около часа. Потом обедал. Потом поехал в «Линию график». —Так называлось агентство, которое разрабатывало фирменный стиль для«Строительных технологий». Агентство было не из последних, поэтому, какправило, не гора шла к Магомету, а именно Магомет к горе. — Там я с дизайнерамикофе пил часа три, наверное. Кофе пил и макеты смотрел. Шесть забраковал, ачетыре тебе привез на согласование, вон они в портфеле лежат, можешь проверить,раз уж у нас дознание… Потом в офис вернулся и до полвосьмого бумажки разбирал.Потом уехал.

— Домой?

— Нет, — буркнул Белов и покосился на Петровича, которыйсидел в кресле, сдвинув пятки по стойке «смирно», и курил из деликатности вкулак. От его сигарет в комнате образовалась нестерпимая махорочная вонь. — Клюбовнице. Надеюсь, ее телефон ты у меня требовать не будешь?

— Пока не буду, — пообещал Степан. По крайней мере Белов неврал. — А бумажки ты где разбирал? Тут или в переговорной?

Иногда, чтобы не видеть физиономий друг друга, ониусаживались с «текучкой» в переговорной.

— Тут, конечно. Вас не было никого, все тихо было, спокойно…

— Дверь, когда уезжал, за собой запер?

— Я ее всегда за собой запираю. Тем более я знал, что никтоиз вас уже не вернется.

— Сашка?

Она встрепенулась и посмотрела на Степана несчастными иотчаянными глазами. Платиновые волосы были заправлены за уши. Уши горелималиновым огнем и казались до того раскаленными, что Степану захотелось убратьот них волосы подальше — как бы не вспыхнули.

Черт побери все на свете!..

— Я была здесь, — сказала она и зачем-то взглянула наЧернова, — я была здесь целый день. Из своего кабинета почти не выходила. Когдапришли уборщицы, полчаса с ними проговорила. На них программисты жалуются, чтоони от усердия все время шнуры из гнезд выдирают, и компьютеры «виснут». Нувот… Потом представительские расходы считала, что-то мне показалось, что мыочень много за март истратили, запуталась совсем, снова начала… А потомоткуда-то дым повалил, и Миша прибежал Калинин, программист, сказал: «Сашка,кажется, мы горим!» Я выскочила в коридор, ну а дальше все известно…

— Петрович, — попросил Степан, — возьми ты, Христа ради,пепельницу! Ты бы еще в карман стряхивал, честное слово!

Саша встрепенулась, чтобы ринуться за пепельницей, но Черновее опередил. Он взял со своего стола тяжелую малахитовую пепельницу и сунул еепрорабу. Виновато улыбаясь, прораб неловко затушил в ней сигарету.

— Такой красоты вещь, — посетовал он в пространство, — ее вруки-то взять боязно…

— А чего ее брать? — весело сказал Чернов. — В нее куритьнужно, а не в руках носить!

Что-то не то было с этой пепельницей.

Что-то с ней явно было не то, и Степан взялся рукой за лоб,торопясь сообразить, что именно. Саша ему мешала — смотрела в пол, теребила впальцах какую-то бумажку, сворачивала, разворачивала. Пальцы были длинные ирозовые, с ногтями, похожими по форме на миндальные орешки. Кольца посверкивалиблагородно и неярко. Чернов тоже смотрел на ее пальцы, и на лбу у негособрались морщины.

— Мне тоже рассказывать, Павел Андреич? — спросил прораб,откашлявшись. — Или не надо?

— Ты, Петрович, можешь ничего не рассказывать. — Сделавусилие, Степан отвел глаза от Сашиных пальцев и снова посмотрел на пепельницу.Ну что, что с ней могло быть не то?! — Про тебя мне все ясно. Ты среди ночивздумал роман писать, а тебе бумаги не хватило. Правильно говорю?

— Ты всегда правильно говоришь, Андреич, — пробормоталпрораб смущенно, — в самый корень смотришь.

И все замолчали. Только Чернов, шумно фыркая, тянул изкружки кофе.

— Тебе в твоей армии не объяснили, что так фыркатьнеприлично? — не выдержал наконец Белов. — Или там все так делают?

— Может, поедем, ребята? — попросил прораб жалобно — оночень не любил, когда они при нем ссорились, — и снова закурил. — Поздно уже,чего сидим-то?..

Степан проследил за мозолистой прорабской ручищей, котораяописала дугу и приблизилась к малахитовой, дивной красоты пепельнице, замерланад ней и деликатно стряхнула вонючий серый пепел.

Черт побери.

Степан отвел взгляд и быстро посмотрел снова, боясьошибиться.

В пепельнице лежали рядышком два окурка. Два. А Петровичпотушил в ней только один.

— Саша, — спросил Степан рассеянно, — а уборщицы у нас восколько убираются?

— Обычно в восемь начинают, — ответила удивленная Саша, — ну,то есть когда как. Если у нас тут совещания или праздники, то позже, конечно, ачто?

— А откуда они начинают? — Степан знал ответ на этот вопрос,хотя до сегодняшнего дня уборщицы его совершенно не интересовали.

— Отсюда. А что, Степ?

— Пол плохо помыт? — спросил Белов и с интересом посмотрелсебе под ноги. — Или ты решил, что они тоже должны тебе рассказать, где были ичто делали до часа «икс»?

— Может, и они должны, — проговорил Степан спокойно. Теперьон знал совершенно точно, кто именно вытащил из его сейфа тетрадку ВолодькиМуркина и кто заставил охранников тушить унитаз. Осталось только пережить это.— Давайте по домам, мужики. Время двенадцатый час, а завтра с утра всем наработу. И опаздывать я никому не советую.

— Я тебя подвезу, — буркнул Чернов в сторону Саши, — идисобирайся.

— Спасибо, — пробормотала Саша, — я сейчас. — И выскочила изкабинета, как будто боялась, что Степан ее остановит.

— А я тогда тебя подвезу, Петрович, раз уж дам на мою долюне осталось, — предложил Белов, — или ты на машине? — Прораб помотал головой,отвергая это предположение. — Тогда я спускаюсь, пошли, Петрович!

Петрович заерзал на стуле, как будто сделал движение, чтобывстать, но не встал, остался сидеть.

— Ты чего? — спросил у него Степан, когда за замамизакрылась дверь. — Ночевать решил остаться?