— Если сегодня никого не прикончат и не изнасилуют, топриеду раньше, — мрачно пообещал Степан, рассматривая ее ноги в джинсах, хотяэтого вовсе не следовало бы делать. Ноги, с его точки зрения, были безупречны —длинные, в меру стройные, в меру обтянутые плотной джинсой, тонкие в щиколоткахи обутые в блестящие лакированные ботинки с квадратными носами.

Черт бы ее побрал, что такое с ее обувью?!

Почему-то уже не в первый раз ее обувь действовала наСтепана несколько… странным образом. Не в силах оторвать тяжелого взгляда от ееног, он мрачно мечтал стащить с ее длинных ступней лакированные стильныеботинки, взять в ладонь тонкую щиколотку, провести рукой по гладкой коже —снизу вверх, потрогать каждый палец, непременно овальный, розовый и прохладныйна ощупь, а ее гладкая кожа в его ручище покроется мурашками от удовольствия ищекотки…

Он заставил себя встряхнуться, как Иван после обливания,быстро налил себе еще кофе и спрятался за кружку.

Взбесился старый!

«Что еще за грезы в реконструктивный период?! Какие ноги,пальцы и щиколотки? Мало тебе Леночки, которая не называла тебя иначе, чем„жирная свинья“?! Разве ты не знаешь, что бывает, когда теряешь над собойконтроль?! Разве ты не помнишь, как совсем недавно пытался найти в себе хотьчто-то человеческое, а находил только свинскую, кабанью, свирепую похоть?! Тыне можешь управлять собой, ты не умеешь быть независимым, спокойным, чутьироничным и уверенным в себе, как нормальный мужик твоего возраста и положения.Тебе не свойственны нормальные человеческие чувства, в этом все дело. Ты долженнемедленно, сию же минуту подняться, уехать на работу и больше никогда неоставаться с ней наедине дольше, чем несколько минут, необходимых, чтобы отдатьденьги за работу. Ну! Сейчас же!»

— Я должен ехать. — Одним глотком он допил кофе и поднялся,заняв сразу очень много места, хотя придуманная дизайнером объединеннаякухня-гостиная в его квартире была просторной и очень удобной. Он сам был на редкостьнеудобным. По крайней мере, таким себя чувствовал. — Если какие-то срочныесообщения, звоните на мобильный, я постараюсь его не выключать. А лучше незвоните.

— Понятно, — сказала Инга Арнольдовна весело, — если у васбудут какие-то срочные сообщения, звоните нам на автоответчик. Мы постараемсяего прослушать.

Он не хотел улыбаться. Он только что решил, что сию минутудолжен бежать. Он отлично понимал, что опять, как одураченный тигр, послушнопрыгает в кольцо.

И все-таки прыгнул.

— Почему вы не добавили — «лучше не звоните»?

— Это было бы невежливо, — ответила она невозмутимо. —Сегодня мы едем в планетарий, так что полдня нас не будет дома.

Господи, какой еще планетарий! Что она выдумывает, этаучительница!

— Не можем же мы каждый день с утра до ночи сидеть вквартире, — сказала она, заметив, как он поджал губы. — У нас разработана целаяпрограмма. Если у вас появится возможность выслушать нас, мы ее с удовольствиемс вами согласуем.

— Да, пап! — закричал Иван откуда-то издалека. — Намобязательно надо согласовать, потому что завтра мы собираемся в Парк Горького,там роллеры будут кататься в рампе! Это круто, пап! Помнишь, ты мне в прошломгоду обещал, что мы поедем на соревнования?! Инга Арнольдовна сказала, чтоможно взять коньки и покататься! Не в рампе, конечно, а просто по дорожкам. Иона сказала, что мы там будем обедать в шашлычной! — Его голосишко приблизился,и он сам выскочил из Степанова кабинета, оторвав отца от созерцания ИнгиАрнольдовны. Они оба, отец и учительница, повернулись и посмотрели на Ивана.Лица у них были странные, но Ивану некогда было разбираться, что такоепроизошло с их лицами, он хотел выложить как можно больше, торопясь и подгоняясебя. — Помнишь, мы в доме отдыха катались? А Инга Арнольдовна сказала, что онасвои коньки тоже возьмет и научит меня прыгать. Представляешь, пап, она умеетпрыгать на коньках, как по телевизору показывали!

— Прыгать? — переспросил Степан. Это слово наводило его нагрустные мысли.

— Ну да! На коньках!

— Вы катаетесь на роликах?

— Да. Немножко. А что вас так изумляет?

— Меня изумляет то, что я уже пятнадцать минут назад долженбыл уехать, а вместо этого веду с вами какие-то глупые разговоры, — пробормоталон, внезапно приходя в сильное раздражение. — До вечера.

— До вечера, Павел Андреевич!

— Пока, пап!

Разноголосые, бодрые прощания прозвучали уже из-за двери. Онсекунду помедлил, прежде чем захлопнуть дверь, и сунулся обратно, оченьнедовольный собой.

— Не называйте меня Павлом Андреевичем, — сердито сказал онудивленной Ингеборге, — меня так называют только уборщицы и налоговыеинспектора. Называйте меня Степаном. Или Павлом. Лучше Степаном. Привычнее.

Выпалив все это ей в физиономию, он захлопнул дверь искатился по лестнице. Настроение вдруг стало превосходным.

Просто беда с ним, с этим настроением. Скачет, как кенгуру впрерии.

Неожиданно засмеявшись над кенгуру и над собой, он покрутилголовой в поисках своей машины и пошел, на ходу доставая брелок, отключающийсигнализацию. Иван маячил на балконе и неистово махал рукой, хотя Степан ещедаже не сел в машину.

Это была самая лучшая минута за весь этот долгий день, но,запуская двигатель, Степан еще не знал об этом.

Около распахнутых сетчатых ворот, через которые на стройкупроезжали грузовики и прочая техника, колыхалась жидкая толпа с транспарантаминаперевес. Степан даже глазам не поверил — так это было некстати, а поверив,застонал и едва удержался, чтобы не начать биться головой о руль.

Местные сафоновские защитники старины — или черт знает чего— вышли на тропу войны. Более подходящего времени для выхода на эту самую тропунайти было невозможно, даже если искать специально.

Пока Степан, скрежеща зубами, стоял посреди оживленногошоссе, пытаясь повернуть налево, к своему объекту, со стороны села подъехалмилицейский «газик» — куда же без него! Лихо проскакал по ухабам разбитойподъездной дороги, взрывая песок, затормозил у самой оградительной сетки,пофыркал напоследок выхлопной трубой, выпуская клубы синего бензинового дыма, ииз него, никуда не торопясь, выбрались двое в штатском и один в форме.Закурили, постояли, оценивая обстановку, и разделились — штатские нехотяпобрели за забор, в сторону конторки, а тот, что в форме, остался покуривать ввиду толпы, на которую появление официальных властей не произвело никакоговпечатления.