«Может быть, правда позвонить товарищу Петерсу? – думалМихаил Владимирович, пока шофер Пети вез его домой. – Сказать, что один из егоподчиненных сумасшедший. Один? Ох, если бы! Кажется, они все там не в своемуме. Идея мировой революции такой же бред, как вечная молодость, но толькозначительно более опасный бред. Вечной молодости хотят для себя лично,потихоньку, втайне от других, а революцию навязывают миллионам людей, неспрашивая их согласия. Да, безусловно, все они там, в Кремле и на БольшойЛубянке, страдают психическими недугами. Нормальный человек вряд ли выживет вих среде. А мой Федя?»

Михаил Владимирович вспомнил, какое было лицо у Кудиярова,когда он произнес: «Агапкин вам не поможет, учтите. Он высоко взлетел, слишкомуж высоко, Федька ваш, однако вы на него не надейтесь».

В последнюю их встречу Федор сказал, что живет в Кремле,числится в охране самого Ленина, выполняет при вожде функции няньки смедицинским образованием.

– Они тебя там не слопают? – спросил Михаил Владимирович.

– Не знаю. Все возможно, – ответил Федор, – если бы я моготказаться, меня бы там не было.

Профессор не стал его спрашивать, почему так получилось.Довольно того, что устроил за столом Андрюша, а потом, между прочим, судовольствием слопал оба Фединых пирожка, под умильные вздохи няни.

На свете слишком мало осталось людей, которым МихаилВладимирович доверял безоговорочно. Одним из них был Федор. И если случилась сним такая беда, если попал он в змеиное гнездо, значит, правда не моготказаться.

Автомобиль остановился возле дома на Второй Тверской. Шоферза все это время не произнес ни слова, и Михаилу Владимировичу стало совсем ужне по себе, когда он вспомнил, что адреса своего не называл. Более того, онслышал, как Петя небрежно бросил:

– Отвезешь его домой и сразу назад.

Стало быть, даже шоферу известен домашний адрес.

Разговор в гостиничном номере закончился в самых дружескихтонах. Револьвер убрали. Михаил Владимирович согласился на сделку. Онпризнался, что ему действительно не терпится продолжить свои опыты и о такомдобровольце, как товарищ Кудияров, он даже не мечтал. Далее профессор еще разпредупредил смелого чекиста, что не может ни за что ручаться, посколькудействие препарата слишком мало изучено. Однако даже при самом благоприятномварианте развития событий после введения раствора с цистами может поднятьсятемпература.

– Знаю, – сказал чекист, – лихорадка длится неделю, потомволосы лезут, кожа шелушится, ногти сходят, но все вырастает заново. У жиденкадаже зубы новые прорезались.

– Откуда вам это известно? – осторожно поинтересовалсяМихаил Владимирович.

– Я видел его в лазарете. Я тогда еще там служил. А потомвидел в Ялте. Его ваша младшая сестрица, графиня Наталья Владимировна Руттер,усыновила, верно? Не волнуйтесь, никто, кроме нас с Петькой, не знает. Теперьуж точно никто.

– Почему – теперь? А раньше?

– Был один человечек, мой секретный агент. Наблюдал зажиденком неотступно, сообщал мне о каждом его шаге.

– Усатый такой, в лаковых штиблетах, – вспомнил МихаилВладимирович, – кажется, он поселился в доме напротив, на чердаке, ипредставлялся живописцем. Куда же он делся?

– Оказался вором и предателем, пришлось шлепнуть. А, кстати,вы, профессор, самому себе тоже препарат ввели.

Это был не вопрос, а утверждение, за которым последовалонесколько весьма странных комплиментов, будто на свои пятьдесят пять летпрофессор никак не выглядит. Лицо у него молодое, осанка, фигура. А головаседая так, для маскировки. К тому же бывает, что и в тридцать лет седеют.

Возражать не имело смысла. Разговор затянулся бы еще на час,а спать хотелось смертельно.

Поднявшись в квартиру, он долго гляделся в зеркало вприхожей и не без удовольствия отметил, что, даже такой усталый и сонный,выглядит правда довольно молодо для своих лет. Впрочем, только человек,помешанный на идее омоложения, может приписать это действию волшебного зелья.На самом деле тут нет ничего особенного. Наследственность плюс несколькостаринных, банальных правил, известных любому гимназисту начальных классов.Мало есть, много работать, много ходить пешком. Ну и еще, конечно, в меру силсоблюдать простые христианские заповеди.

Он отправился в ванную, умылся. В квартире было тихо. Таняотсыпалась после суточного дежурства. Няня ушла гулять с Мишей, Андрюшаотправился на занятия. К счастью, этим летом он не болтался без дела.Неподалеку, на Миусах, старый художник давал уроки живописи всем желающим закрупу, сахар и керосин.

Михаил Владимирович раздумал звонить Петерсу. Эта идея былахороша только в качестве угрозы товарищу Кудиярову и Петьке.

У профессора созрел вполне определенный план, который нетребовал вмешательства высших сил в лице заместителя председателя ЧК.Предчувствие подсказывало ему, что довольно скоро эти высшие силы самивмешаются в бурную жизнь Пети и Гриши, двух пламенных борцов за счастьемирового пролетариата. Судя по их нервозности, по обрывкам разговоров, дела уних плохи. Не исключено, что они готовятся к новой нелегальной эмиграции,именно потому так спешит омолодиться отчаянный чекист Кудияров. Мало ли какпотом все сложится? Ему кажется, что у него есть небольшой запас времени, чтобыполежать в лазарете и провести процедуру. Петя с ним не согласен, но пусть онисами разбираются в своих проблемах.

Михаил Владимирович достал тетрадь. Пока происходил весьэтот балаган в гостинице, он старался не забыть нечто очень важное, он давно уждумал о загадке Альфреда Плута, об истории создания увеличительных приборов.

Перед тем как лечь спать, он быстро, довольно коряво,записал:

«Никто в точности не знает, как удавалось египтянам и другимдревнейшим народам производить тончайшие операции на сетчатке глаза. Линзы изхрусталя и берилла появились за две с половиной тысячи лет до РождестваХристова. Однако ни в каких древних источниках не упомянуто, что линзыиспользовались в качестве лупы. Есть легенда о первых очках. В концетринадцатого века флорентийскому стеклодуву Сальвино Армати пришла идеясоединить две линзы металлической оправой.

Тогда же, в тринадцатом веке, монах Роджер Бэкон проводилсвои оптические опыты, экспериментировал с зеркалами и линзами. Сохранилсясозданный им чертеж телескопа. Если он придумал этот прибор, вполне мог егосделать, так же как и микроскоп, однако все, что он создал и узнал, сохранил встрожайшей тайне. Это было свойственно его времени и его кругу.

Официально открытие телескопа и микроскопа приписываетсясемнадцатому веку.