(ты любишь да я. люблю)

Он взглянул налево: да вот оно, черное, круглое, как днищебочки, чуть-чуть покачивающееся. По его оболочке завихрились краски, и онбыстро отвел глаза.

– Отправляйся к себе домой, – просипел он. – Отправляйся ксебе домой или отправляйся в Калифорнию и попробуйся на какой-нибудь фильмРоджера Кормана. Откуда-то издалека донеслось жужжание самолета, и Рэнди началсонно фантазировать:

«Нас хватились, нас четверых. И поиски ведутся все дальше отХорлика. Фермер вспоминает, как его обогнал желтый „камаро“ – „несся, будто заним черти гнались“.

Поиски сосредотачиваются на окрестностях озера Каскейд.Владельцы частных самолетов предлагают начать быструю воздушную разведку, иодин, облетая озеро на своем «бичкрафте», видит голого парня, стоящего наплоту, одного парня, одного уцелевшего, одного...

Он почувствовал, что вот-вот свалится, снова ударил себякулаком по носу и закричал от боли.

Чернота тут же устремилась к плоту, протиснулась под доски –оно, наверное, слышит, или чувствует... или КАК-ТО ЕЩЕ.

Рэнди ждал. На этот раз оно выплыло наружу через сорок пятьминут.

Его сознание медленно вращалось в разгорающемся свете

(ты любишь ты я люблю болеть за «Янки» и зубаток ты любишьзубаток да я люблю зу...)

(шоссе шестьдесят шесть помнишь «корветт» Джордж Махарис в«корветте» Мартин Милнер в «корветте» ты любишь «корветт»?)

(да я люблю «корветт» (я люблю ты любишь)

(так жарко солнце будто зажигательное стекло оно было в ееволосах и лучше всего я помню свет летний свет(летний свет)

Рэнди плакал.

Он плакал потому, что теперь добавилось что-то новое –всякий раз, когда он пытался сесть, оно забиралось под плот. Значит, оно не такуж безмозгло; оно либо почувствовало, либо сообразило, что сможет добраться донего, пока он сидит.

– Уйди, – плакал Рэнди, обращаясь к огромной черной блямбе,плавающей на воде ..В пятидесяти ярдах от него так издевательски близко по капоту«камаро» Дийка прыгала белка. – Уйди, ну, пожалуйста, уйди куда хочешь, а меняоставь в покое. Я тебя не люблю.

Оно не шелохнулось. По его видимой поверхности завихрилиськраски.

(нет ты нет ты любишь меня)

Рэнди с усилием отвел взгляд и посмотрел на пляж, посмотрел,ища спасения, но там никого не было. Никого-никого. Там все еще лежали егоджинсы: одна штанина вывернута наизнанку, белеет подкладка кармана. И уже неказалось, что их вот-вот кто-нибудь поднимет и наденет. Они выглядели какостанки.

Он подумал:

«Будь у меня пистолет, я бы сейчас убил себя».

Он стоял на плоту. Солнце зашло. Три часа спустя взошлалуна. И вскоре начали кричать гагары. А вскоре после этого Рэнди повернулся кчерному пятну на воде. Убить себя он не может, но вдруг оно способно устроитьтак, чтобы боли не было, вдруг краски как раз для этого.

(ты ты ты любишь)

Он поискал его взглядом: и вот оно, плавает. покачиваясь наволнах.

– Пой со мной, -просипел Рэнди. – «Я с трибун могу болеть за„Янки“, э-э-эй... и начхать мне на учителей... Позади теперь учебный год, такот радости кто громче запоет?»

Краски возникали, закручивались. Но на этот раз Рэнди неотвел глаз. Он прошептал:

– Ты любишь?

Где-то вдали по ту сторону пустынного озера закричалагагара.

За окном был морозный вечер, часы пробили восемь, и вскоремы все перебрались в библиотеку, прихватив с собой бокалы, которые Стивенс незабывал вовремя наполнять. Довольно долго тишину нарушали только треск огня вкамине, отдаленное постукивание бильярдных шаров да вой ветра. Но в доме номер249В было тепло.

Помнится, справа от меня в тот вечер сидел Дэвид Адли, аслева Эмлин Маккэррон – однажды он нас напугал рассказом о женщине,разродившейся в немыслимых обстоятельствах. Против меня сидел Йохансон с«Уолл-стрит мэгэзин» на коленях.

Вошел Стивенс и вручил Джорджу Грегсону ненадписанный пакет.Стивенс – идеальный дворецкий, невзирая на заметный бруклинский акцент (илиблагодаря ему), и главное его достоинство состоит в том, что он всегдабезошибочно угадывает, кому передать послание, если адресат не указан.

Джордж взял пакет и какое-то время неподвижно сидел в своемвысоком кресле с подголовником, глядя на огонь в камине, где при желании можнобыло бы зажарить здорового бычка. Я видел, как в его глазах что-топромелькнуло, когда взгляд его упал на афоризм, выбитый на каменном цоколе:СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ.

Он разорвал пакет своими старческими дрожащими пальцами ишвырнул содержимое в огонь. Вспыхнула яркая радуга, которая вызвала уприсутствующих легкое оживление. Я обернулся к Стивенсу, стоявшему в тени удвери. Руки сложены за спиной, лицо бесстрастно. Внезапно молчание нарушилскрипучий, немного ворчливый голос Джорджа, и мы все вздрогнули. Во всякомслучае за себя ручаюсь.

– Однажды я был свидетелем того, как в этой темноте убиличеловека, – сказал Джордж Грегсон, – хотя никакой суд не вынес бы убийцеобвинительного приговора. Кончилось, однако, тем, что он сам себя осудил и сампривел приговор в исполнение.

Установилась пауза, пока он разжигал трубку. Его морщинистоелицо окутал голубоватый дым; спичку он загасил замедленным движением ревматика.Он бросил спичку на горячий пепел, оставшийся после сожженного пакета, ипроследил за тем, как она обуглилась. Под кустистыми седоватыми бровямипрятались цепкие синие глаза, выражавшие сейчас задумчивость. Крупный носкрючком, узкие жесткие губы, втянутая в плечи голова.

– Не дразните нас, Джордж, – проворчал Питер Эндрюс. –Рассказывайте.

– Расскажу. Наберитесь терпения.

Мы ждали, пока он вполне не удовлетворился тем, какраскурена трубка. Уложив в глубокую чашечку из корня верескового деревааккуратный слой угольков, Джордж сложил на коленях подрагивающие руки и начал:

– Так вот. Мне восемьдесят пять лет, а то, что я собираюсьвам рассказать, случилось, когда мне было двадцать или около того. Если бытьточным, в 1919-м. Я как раз вернулся с Большой Войны. Пятью месяцами ранееумерла моя невеста от инфлюэнцы. Ей едва исполнилось девятнадцать. Боюсь, чтоспиртному и картам я тогда уделял чрезмерное внимание. Видите ли, она ждаламеня два года, и не проходило недели, чтобы я не получил от нее письма. Да, язагулял и потерял чувство меры; может быть, вы скорее меня поймете, узнав, чтоя тогда не имел никакой опоры ни в семье, ни в вере – из окопов, знаете,догматы христианства выглядят в несколько комическом свете. Зато не покрививдушой, могу сказать, что настоящие друзья, которые были со мной в днииспытаний, не оставляли меня одного. Их у меня было пятьдесят три (многие липохвастаются таким числом? ): пятьдесят две карты в колоде да бутылка виски«Катти Сарк». Между прочим, поселился я в этих самых апартаментах наБреннан-стрит. Правда, стоили они тогда несравнимо дешевле и лекарств на полкебыло куда меньше. А вот времени я здесь проводил, пожалуй, столько же – в доменомер 249в и тогда легко было составить компанию для покера.