С довольным видом Крамли сел и налил еще кофе.

— Вы когда-нибудь задумывались, почему на кладбищах нетсортиров? — спросил он. У меня отпала челюсть.

— Верно! Никогда не замечал! К чему покойникам уборные?Если только… Если только вы не пишете рассказ в стиле Эдгара По о трупе,который проснулся в полдень и захотел облегчиться.

— Загорелись накропать такой рассказик? Надо же! Теперья раздаю идеи!

— Крамли!

— Начинается, — вздохнул он, отодвигая стул.

— Вы верите в гипноз? В регрессию сознания?

— Да вы уже и так регрессировали дальше некуда!

— Послушайте! — выпалил я. — Я же такрехнусь! Загипнотизируйте меня. Верните назад, запихните меня туда.

— Святой Моисей! — Крамли вскочил, допил кофе ивыхватил из холодильника пиво. — Куда же вас запихать-то? В психушку?

— Крамли, я ведь столкнулся с убийцей! И хочу снова сним встретиться Тогда я не обратил на него внимания, он же был пьян. Он ехал сомной в последнем трамвае в тот вечер, когда я нашел мертвеца в львиной клетке.Стоял в трамвае позади меня.

— Это все равно ничего не доказывает.

— То, что он бормотал, может послужить доказательством.Но я не могу вспомнить что Если бы вам удалось вернуть меня назад, чтобы яопять оказался в ливень в этом трамвае и опять услышал его голос, я смог бытеперь узнать его, и убийства прекратились бы. Разве вы этого не хотите?

— Факт, хочу. Значит, я вас вот так заворожу, выпроблеете мне, что вы узнали, а я тут же пойду и арестую убийцу — так, что ли?«Пошли, — скажу, — нехороший вы человек! Мой друг-писатель подгипнозом узнал ваш голос, и больше никаких доказательств не требуется. Вотнаручники, давайте-ка их защелкнем!»

— Пошли вы к черту! — Я вскочил и со стукомпоставил на стол чашку. — Я сам себя загипнотизирую. В конце концов, нетак уж это трудно! Самовнушение, и все! Я и так все время сам себя убеждаю.

— Перестаньте. Вы же не знаете, как это делается. Вы нетренировались. Сядьте, ради Бога! Найду я вам хорошего гипнотизера. Да! —Крамли как-то странно рассмеялся. — Может, обратитесь к А. Л. Чужаку? Онже практикующий гипнотизер.

— Господи! — содрогнулся я. — Даже не шутитетак. Он задушит меня Шопенгауэром, Ницше, «Анатомией меланхолии» Бартона, и яуже никогда не оживу. Нет, Элмо, это должны сделать вы.

— Я должен выставить вас отсюда и лечь в постель.

Он ласково подтолкнул меня к двери. И настоял, что отвезетдомой. По дороге, глядя прямо вперед, в непроглядное будущее, он сказал:

— Не тревожьтесь. Больше ничего такого не случится,малыш.

Но он ошибся.

Конечно, это обнаружилось не сразу.

Я проснулся в шесть утра, вообразив, что снова услышалстрельбу.

Но то просто разрушали пирс: рабочие, как зубные врачи,силились вырвать этот громадный зуб.

«Интересно, — подумал я, — почему разрушителиберутся за разрушение в такой ранний час? А что это за ружейные выстрелы?Может, это они так хохочут?»

Я принял душ и выскочил из дому, как раз навстречу стене тумана,которая надвигалась из Японии.

Старики с трамвайной остановки уже были на берегу, опередивменя. Я не видел их с того самого дня, как пропал их друг — мистер Смит,нацарапавший на стене в спальне свою фамилию.

Я смотрел, как они наблюдают за гибелью пирса, и чувствовал,что у них внутри тоже рушатся все основы. Они не двигались, только челюстиходили ходуном, будто они вот-вот сплюнут жеваный табак. Опущенные вдоль теларуки вздрагивали. Я знал, что и они знают: разрушат пирс — и тут же загрохочутмашины, кладущие асфальт, зальют гудроном трамвайные рельсы, заколотят кассу,где продают трамвайные билеты, выметут остатки билетных конфетти. Будь я на ихместе, я сегодня же отправился бы в Аризону или куда-нибудь еще, где светитсолнце. Но я был на своем месте и на полвека моложе, мои суставы еще незаржавели, а кости не скрипели всякий раз, когда огромные машины наносилисокрушительный удар по пирсу, оставляя после себя пустоту.

Я подошел к старикам и встал между двумя из них, мнехотелось сказать им что-то значительное.

Но я просто глубоко вздохнул.

Этот язык они понимали хорошо.

Услышав мой вздох, они долго ждали.

А потом закивали головами.

— Так! В хорошенькое дельце ты меня опять втравил!

Мой голос, летящий по проводам в Мехико-Сити, был голосом ОливераХарди[123].

— Олли! — воскликнула Пег голосом СтэнаЛоурела. — Скорей лети сюда! Спаси меня от мумий в Гуанохуато!

Стэн и Олли. Олли и Стэн. С самого начала мы с Пег называлинаш роман «Романом Лоурела и Харди», потому что с детства были в них влюблены издорово навострились подражать их голосам.

— Почему ты ничего не делаешь, чтобы помочь мне? —закричал я, подражая мистеру Харди. А Пег в роли Лоурела запищала в ответ:

— Ох, Олли…, ну, словом… Кажется…, я… И вслед за этимнаступила тишина. Мы только вздыхали с отчаянием, и наши вздохи, наша жажда встречи,наша любовная печаль проносились в Мехико и обратно. Миля за милей и доллар задолларом, а доллары-то платила Пег.

— Нет, Стэн, тебе это не по карману, — вздохнул янаконец, — и у меня уже начинает побаливать там, куда аспирин не попадает.Стэн, милый мой Стэнли, пока!

— Олли! — всхлипнула Пег. — Дорогой мой Олли.Пока!

Как я уже сказал…

Крамли ошибся.

Ровно в одну минуту двенадцатого я услышал, как у моего домазатормозил похоронный автомобиль.

Я не спал и по мягкому шороху, с каким машина остановилась удверей, понял, что это лимузин Констанции Реттиген — он тихонько жужжал,ожидая, когда я отзовусь.

Не задавая ни Богу, ни кому другому никаких вопросов, явскочил и машинально оделся, не замечая, что натягиваю на себя. Тем не менее япочему-то надел темные брюки, черную рубашку и старую синюю куртку. Только вКитае ходят на похороны в белом.

Целую минуту я стоял, сжимая ручку двери, — не могсобраться с духом, чтобы повернуть ее и выйти из дому. Подойдя к лимузину, ясел не на заднее сиденье, а на переднее, рядом с Констанцией, которая, неповорачивая головы, смотрела прямо перед собой на белые и холодные волныприбоя.