Ужасно тяжело было оставлять ее там одну на ночь. Но полицияне разрешила мне побыть с ней, ведь в конце концов случай был самый обычный —естественная смерть.

Пока я спускался по лестнице, минуя этаж за этажом, двериодна за другой закрывались, гас свет, и я вспомнил вечера в конце войны, когдапоследние из пляшущих конгу, выбившись из сил, расходились по своим комнатамили разбредались по улицам, а я в одиночку поднимался на Банкер Хилл, а потомспускался к вокзалу, откуда меня уносил домой грохочущий трамвай.

Выйдя на улицу, я увидел, что Констанция Реттиген свернуласьна заднем сиденье своего лимузина и тихо лежит, глядя в никуда. Услышав, что яоткрываю заднюю дверцу, она сказала:

— Садись за руль.

Я уселся на переднее сиденье.

— Отвези меня домой, — тихо попросила Констанция.

Несколько минут я набирался храбрости, но в конце концовпризнался:

— Не могу.

— Почему?

— Не умею водить машину.

— Что?

— Никогда этому не учился. К чему мне? — Язык,тяжелый как свинец, с трудом меня слушался. — Разве писатели могутпозволить себе иметь машину?

— Господи помилуй! — Констанция ухитриласьвыпрямиться и вылезла из машины. Она двигалась неуклюже, как с похмелья.Медленно, ничего не видя, покачиваясь, обошла лимузин и махнула мне:

— Подвинься!

Кое-как она завела машину. На этот раз мы ехали со скоростьюдесять миль в час, как будто нас окружал густой туман, в котором и на десятьшагов уже ничего не видно.

Мы доехали до гостиницы «Амбассадор». Констанция повернулако входу, и мы остановились, как раз когда расходились последние участникисубботней вечеринки в смешных шляпах, с воздушными шариками в руках. В «Кокосовойроще» над нами гасли огни. Я видел, как, подхватив инструменты, спешат домоймузыканты.

Констанцию знали все. Мы расписались в книге, и нам отвелибунгало в нескольких минутах ходьбы от гостиницы. Багажа у нас не было, но это,по-видимому, никого не волновало. Посыльный, провожавший нас в бунгало, смотрелна Констанцию так, будто считал, что ее нужно нести на руках. Когда мы вошли вкомнату, Констанция спросила его:

— Как насчет того, чтобы за пятьдесят долларов найтиключ и отпереть бассейн, который за гостиницей? Мы хотели бы поплавать.

— Ключ-то, если хорошенько постараться, найтиможно, — сказал посыльный. — Но купаться среди ночи…

— Я всегда купаюсь в это время, — объяснилаКонстанция.

Через пять минут в бассейне вспыхнули огни, и я, усевшись там,наблюдал, как Констанция ныряет и плавает: она сделала двадцать кругов, иногдапроплывая под водой, из одного конца бассейна в другой, даже не высовываясь,чтобы набрать воздуха.

Раскрасневшаяся, она вылезла через десять минут, и я закуталее в большое полотенце и не разомкнул руки.

— Когда же вы будете плакать? — решился спроситья.

— Черт возьми! Этим я сейчас и занималась, —ответила она. — Если под боком нет океана, сойдет и бассейн. Если нетбассейна, включи душ. Тогда можешь кричать, выть и рыдать сколько тебе влезет,и никто об этом не узнает, никто не услышит. Когда-нибудь этим пользовался?

— Никогда. — Я с благоговением посмотрел на нее. Вчетыре утра Констанция застала меня в ванной, я стоял и смотрел на душ.

— Давай! — ласково сказала она. — Запустиего! Попробуй!

Я встал под душ и пустил воду, открыв кран до предела.

В одиннадцать утра, возвращаясь, мы проехали через Венецию,поглядели на каналы, затянутые тонкой зеленой ряской, миновали полуразрушенныйпирс, понаблюдали, как взмывают вверх, в туман, чайки. Солнце так и не вышло, априбой был чуть слышен, словно приглушенный гул черных барабанов.

— К черту все это! — выдохнула Констанция. —Бросай монету! Орел — едем на север, в Санта-Барбару, решка — на юг, в Тихуану.

— Нет у меня даже мелочи, — ответил я.

— Господи! — Констанция порылась в кошельке,вынула монету в двадцать пять центов и подбросила в воздух.

— Решка.

К полудню мы приехали в Лагуну, благо дорожный патруль наспочему-то не задержал. Мы сидели в открытом кафе, расположенном на скале надберегом, и пили двойной коктейль «Маргарита».

— Ты видел фильм «Сейчас, путешественник!»?

— Десять раз, — ответил я.

— Так в этом фильме, в первой части, здесь завтракаливлюбленные Бетт Дэвис[124] и Пол Хендрид[125].Они сидели там, где мы сейчас сидим. В начале сороковых тут всегда шли натурныесъемки. Стул, на котором ты сидишь, до сих пор хранит отпечаток задницыХендрида.

В три мы были в Сан-Диего и ровно в четыре остановилисьперед ареной, где происходили бои быков.

— Ну как, выдержишь? — спросила Констанция.

— Попробую, — сказал я.

Мы высидели до третьего быка, вышли в предвечерние сумерки,выпили еще две «Маргариты» и, перед тем как двинуться на север, съели плотныймексиканский обед. Потом выехали на остров и наблюдали закат, сидя у «Отелядель Коронадо». Мы ни о чем не говорили, просто смотрели, как солнце,опускаясь, окрашивает в розовый цвет старые викторианские башни исвежеокрашенную белую обшивку отеля.

По дороге домой мы купались в прибое, молчали, иногдадержались за руки.

В полночь мы остановились перед джунглями, где жил Крамли.

— Женись на мне, — сказала Констанция.

— Непременно, в следующей жизни, — ответил я.

— Что ж! И это неплохо! До завтра!

Когда она уехала, я пошел через заросли по тропинке к дому.

— Где вы пропадали? — спросил стоявший в дверяхКрамли.

— Дядюшка Уиггли[126] говорит:«Отпрыгни на три шага».

— А Скизикс и Зимолюбка[127] говорят:«Входи!» — сказал Крамли.