Неужели и я был так высоко, в чистой дали, пусть дажекорчась от страха, но все равно, паря между землей и небом? Почему страх мешалмне оглядеться, увидеть плывущий вокруг мир?

– Нет, не горит, летун толкач включил… торопится, иливосходящий поток ищет… Помолчи, ладно?

Кучер замолчал. Не обиженно, а скорее с уважением. Видно,счел, что морячок не так уж и прост, раз в планёрах разбирается.

– Далеко, высоко… – прошептал я.

Вот это – мой знак. Только понять бы, что значит…

Прощальная красота осеннего неба ушла. Вернулась тряска,стук копыт, холодный ветер, уносящийся вдаль планёр. Я закрыл глаза и уснул.

Потому мне и не быть поэтом, что я в один миг о красотедумаю, а в другой – о бренном теле и всех его потребностях.

Когда дилижанс покатил по лионской мостовой, тряска сталасовсем невыносимой. Я вынырнул из сна, но продолжал лежать, сумрачно размышляяо своей дурацкой натуре. Надо, надо бежать! Решил ведь – так чего сейчаспридумывать всякие отговорки?

Дилижанс вкатился под исполинский козырек из стекла и дерева– конная станция здесь была новая, огромная, одним видом внушающая путникамуважение. Вспомнилось сразу, что совсем рядом была пивная, где подаютпрекрасные жареные колбаски с легким светлым пивом. Видно, весь завтрак задорогу успел у меня в животе утрястись.

– Выходите, господа, – говорил внизу добрый кучер. – Какпоездка? Я уж прошу прощения, если растряс, тут дорога совсем разбита,безобразие…

– Ничего, – отозвался кто-то из пассажиров. – Не суетись.

Приятно звякнули монеты – возница получил чаевые.

– Благодарю, буду рад вас возить снова… – Судя по его тону,чаевые были хорошие.

– Не приведи Искупитель, – мрачно ответил пассажир. – Люко!

Голос казался знакомым. Я даже поморщился, пытаясьвспомнить.

– Слушаю, капитан.

А этот голос тоже знаком. Тот мужик, что в окно выглядывал,когда я подсел…

– Ты говорил, что знаешь хорошую гостиницу? Пока я не примуванну, я не в состоянии думать.

– Конечно.

– Вот и отлично… Pues, hasta la vista, guapa! – по-иберийски,но с сильным германским акцентом произнес первый, очевидно, обращаясь ккакой-то спутнице. Затем вновь к первому: – Пошли. Жду не дождусь…

Голоса удалялись – пассажиры уходили. Теперь полезли ещекакие-то люди – явно ехавшие во втором классе, впрочем, на дороге, где неткрутых подъемов и не приходится толкать дилижанс, разница эта невелика. Япривстал, заглянул через низенькую ограду крыши. Какие-то купцы с портфелями,два молодых чиновника, мгновенно сунувших в зубы сигары, пышно и безвкусноодетая дама с хорошенькой юной компаньонкой… А где те двое, что вышли согласнопривилегии первого класса первыми и, несмотря на недовольство дорогой, далихорошие чаевые?

Вон они, идут к зданию вокзала, и неудивительно, чтоназойливые нищие стараются исчезнуть с их пути. Оба одеты в форму Стражи. Люко,тот, что выглядывал, к счастью, мне незнаком. А рядом с ним – офицер Арнольд, скоторым мы так мило разминулись в ресторане «Давид и Голиаф». Белая повязкачерез лоб – эх, повезло ему, пуля мимо прошла.

Ладони вспотели. Я скорчился, будто нашкодивший ребенок,опустил голову, краем глаза наблюдая за стражниками.

Это что получается – я у них над головой ехал? Еще и орал вполный голос? Кого мне за спасение благодарить – Бога, крепкий сон Арнольда илискрипучие колеса дилижанса?

– Эй, морячок, подъем! – добродушно позвал кучер. Я вскочил,мигом спрыгнул с крыши на противоположную от стражников сторону. Слегка отбилноги, но даже не почувствовал боли.

– Ловок ты прыгать! – похвалил кучер. Он стоял, привычнообтирая пот с лошадей, поглядывая на меня с одобрением. – Хочешь, морячок,пивом угощу? Подожди тогда полчасика…

– Спасибо, друг, не могу. Спешу очень. Родных хочу увидеть,сестренку Жанет, братика Поля…

Я нес какой-то вздор, всем своим видом выражая желаниепобыстрее кинуться к несуществующим родственникам, но из-под спасительногоприкрытия кареты не выходил.

– Ну что ж, иди… – с легкой растерянностью отозвался кучер.– Счастливо…

Кивнув, я торопливо пошел, смешиваясь с людьми, спешащими насвои дилижансы. На стене вокзала звякнул колокол, глашатай хрипло крикнул:

– Полуденный на Париж, есть места первого и второго класса,полуденный на Париж, семнадцатая стоянка…

Лишь затерявшись в человеческом потоке, торопящемсянавстречу долгой дороге, я рискнул оглянуться. Арнольд раскуривал сигару,внимательно слушая Люко. Почему-то я понял – речь идет обо мне, о морячке,подсевшем в дилижанс по пути. Я не стал дожидаться развязки – махнет ли офицеррукой или решит порасспросить кучера о попутчике. Нырнул в здание, быстроминовал его насквозь, выскочил на маленькую площадь. Желание убраться подальшеот офицера Стражи, знающего меня в лицо, было невыносимо острым.

Через пару минут я уже сидел в открытом экипаже, а довольныйпокладистым седоком кучер вез меня к гостинице «Радушие Сестры», заведениюскромному, несмотря на громкое название, но зато знакомому и очень уютному.Последний раз я был там года четыре назад, ни с кем особо не общался и неопасался, что меня узнают. Напряжение медленно спадало – в конце концов, Лионгород большой, и шансов, что я наткнусь на Арнольда, немного.

И все же та неумолимость, с которой судьба свела нас вовторой раз, начала меня пугать.

В последние годы дела в «Радушии Сестры» явно шли неважно.Трехэтажное здание казалось осевшим, поизносившимся. Может, оттого, что давноне знало ремонта, может, из-за высоких домов, поднявшихся вокруг, – были тутздания и в пять этажей, и в семь, а одна кирпичная громадина оказаласьдвенадцатиэтажной. Судя по большим окнам, либо уж очень роскошное жилье, либоконтора преуспевающей фирмы, а белые выхлопы пара, струящиеся над крышей,наводили на мысль о лифтах. Потом я углядел над застекленным входом в небоскребвывеску «Ганнибал-отель» и все понял. Конечно, гостиница, по соседству скоторой обосновалось такое роскошное заведение, обречена. Все богатыепостояльцы предпочтут жить в «Ганнибале», а здесь обоснуется всякое отребье.

Вроде меня…

Но внутри гостиницы еще сохранялись остатки прежнего уюта.Ковры на полу старые, но вычищенные, цветы в вазах подвядшие, но живые. Улестницы, навытяжку, стоят мальчишки из обслуги, два охранника держатсядовольно уверенно, перед портье новый письменный прибор, а вместо счет-абака –небольшая счетная машинка из бронзы и дерева. Вот только яркие карбидные лампыгорят через одну, но от этого уюта только больше.