Там — Нью-Йорк. Он, кажется, чувствует запах Нью-Йорка.

Там можно будет достать героин.

Он уже чувствует его запах.

Но тут есть одна загвоздка.

Одна большая, твою-Богу-душу-мать, загвоздка.

8

Роланд внимательно следил за Эдди. Хотя стрелок мог быприкончить его в любое удобное время, он предпочел не создавать никакого шума идать Эдди возможность самому разобраться со сложившейся ситуацией. Эдди Динанельзя назвать человеком приятным во всех отношениях, и даже человеком хорошимего не назовешь (а стрелок, который сознательно допустил смерть ребенка,понимал разницу между тем, что хорошо, а что — не очень), но уж глупцом ЭддиДин не был.

Парень он был смекалистый.

Он сможет справиться с ситуацией.

И он справился.

Он посмотрел на Роланда, улыбнулся, не разжимая губ,крутанул револьвер на пальце, нарочито неуклюже, в утрированной манереприкалывающихся спортсменов на демонстративных стрельбах, и протянул егоРоланду дулом вперед.

— Как я понимаю, от этой штуки мне толку не больше, если неменьше, чем от куска дерьма, верно?

Ведь можешь же ты мыслить здраво, когда захочешь, подумалРоланд. И чего тебя тянет так часто на глупые разговоры, Эдди? Это все потому,что ты думаешь, будто так было принято разговаривать там, куда брат твой пошелсо своим оружием?

— Верно? — повторил Эдди.

Роланд кивнул.

— Если бы я тебя кокнул, что бы случилось с дверью?

— Откуда я знаю. Попробуй — посмотришь.

— Ну а что, ты думаешь, может случиться?

— Думаю, что она исчезнет.

Эдди кивнул. Он тоже так думал.Трах-тарарах! Исчезла, как всказке! Только что была, друзья мои, и вот уже — нет. С тем же успехомкиномеханик мог бы выхватить револьвер и бабахнуть в киноаппарат: разницыникакой, верно?

Если бабахнуть по аппарату, кина не будет.

А Эдди совсем не хотелось, чтобы кино закончилось.

Эдди хотелось получить за свои деньги по полной программе.

— Ты можешь пройти туда, — медленно проговорил он.

— Да.

— Так вот запросто.

— Да.

— Ворваться к ней в голову. Как ворвался ко мне.

— Да.

— То есть, ты можешь проехать хичхайкером по моему миру.

Роланд в ответ промолчал. Иногда Эдди употреблял слова, емунепонятные, как, например, «хичхайкер»… но общий смысл он уловил.

— Но ты можешь пройти туда и в своем собственном теле. Кактогда у Балазара. — Эдди разговаривал вслух, но обращался скорее к себе самому.— Но только со мной, так?

— Да.

— Значит, возьми меня тоже.

Роланд открыл было рот, но Эдди не дал ему заговорить:

— Не сейчас, я имею в виду: не сейчас, — быстренько вставилон. — Я понимаю, если мы там сейчас объявимся… там такое поднимется, чтоой-ой-ой. — Он хохотнул, и смех его вышел каким-то диким. — Это как фокусниккролика вынимает из шляпы, только там никакой шляпы не будет. Мы подождем, икогда она будет одна, мы…

— Нет.

— Я вернусь с тобой, — сказал Эдди. — Клянусь, Роланд. Яхочу сказать, я понимаю, что у тебя есть одно важное дело и что без меня ты егоне сделаешь. Я понимаю, что ты выручил мою задницу на таможне, но я тоже помогтебе у Балазара… ну и что ты скажешь?

— Да, ты мне очень помог. — Роланд вспомнил, как Эддиподнялся из-за стола, пренебрегая опасностью, и на мгновение засомневался.

Но лишь на мгновение.

— Ну что? Услуга за услугу. Рука руку моет. Ты — мне, я —тебе. Все, что мне нужно, так это вернуться на пару часов. Ухватить где-нибудьцыпленка и, может быть, упаковочку «Данкин Донатс». — Эдди кивнул на дверь, гдевсе снова пришло в движение. — Ну так как?

— Нет, — отозвался стрелок, но он сейчас вряд ли думал обЭдди. Это движение по проходу… Госпожа, кем бы она ни была, ходила не так, каквсе обычные люди… не так, например, как шел Эдди, когда Роланд выглянул сквозьего глаза, или (теперь, когда он об этом задумался, а раньше ему это даже и вголову не приходило, Роланд вдруг заметил, что его собственной нос постоянномаячит в нижнем поле периферийного зрения) как ходит он сам. Когда ты идешь,картинка у тебя перед глазами напоминает плавное качание маятника: левая нога,правая нога, левая, правая, и мир у тебя перед глазами как бы качаетсявзад-вперед, так мягко и плавно, что через какое-то время — наверное, вскорепосле того, как ты научился ходить — ты уже этого не замечаешь. А в походкеГоспожи не было этого маятникового качания: она двигалась по проходу плавно,как будто плыла по рельсам. Ирония в том, что у Эдди сложилось точно такое жевпечатление… но для него это выглядело, как киношный спецэффект, достигаемыйпри помощи летающей камеры. Впечатление это подействовало на него успокаивающе,потому что оно было ему знакомо.

А для Роланда оно было чуждым… но тут Эдди прервал молчание,и голос его был пронзительным:

— Но почему — нет? Почему, мать твою, нет?

— Потому что тебе не цыпленок нужен. Теперь я знаю, какназывается то, что тебе нужно. Ты хочешь ширнуться, Эдди. Хочешь вколоть себедозу.

— Ну и что? — выкрикнул Эдди едва ли не истерично. — Ну ичто, если хочу? Я же сказал, что вернусь с тобой! Я же пообещал! Я имею в виду,что я тебе пообещал железно! Чего тебе нужно еще? Хочешь, я поклянусь именемсвоей матери? Хорошо, я клянусь именем своей матери! Хочешь, я поклянусь именембрата Генри? Хорошо, я клянусь! Я клянусь! Я КЛЯНУСЬ!

Энрико Балазар сказал бы ему, но стрелку не нужны были советыкаких-то там Балазаров, чтобы твердо усвоить неоспоримый факт: никогда недоверяй наркоману.

Роланд кивнул в сторону двери:

— Пока мы не дошли до Башни, на прежней жизни можешьпоставить крест. Что с тобой будет потом, меня не волнует. Потом можешь идтихоть к черту. А пока ты мне нужен.

— Ах ты паршивый, гребаный лжец, — тихо проговорил Эдди. Егоголос звучал бесстрастно, но стрелок заметил, что в глазах его стоят слезы,однако он ничего не сказал. — Ты же знаешь прекрасно, что после Башни не будетуже никакого «потом», — продолжал Эдди. — Ни для меня, ни для нее, ни для этоготретьего парня, кого ты там еще собираешься выцепить. И, может быть, для тебятоже — видок у тебя еще хуже, чем был у Генри в его самые трудные дни. Если мыне умрем на пути к твоей Башне, значит, мы непременно откинем коньки прямо там,тогда зачем ты мне лжешь?