Ночью я долго вертелся с боку на бок.

Воины, ходившие за отцом, ударят мечами в щиты и назовутменя конунгом. Я буду водить их в походы и сделаюсь славен и знаменит. Такпройдёт много зим. А потом однажды я приеду в Скирингссаль. Или в другоекакое-нибудь место. Но там тоже будет торг и пленники, привезённые для продажи.И я случайно увижу Торгрима, стоящего со связанными руками и с опущеннойголовой. И Асгерд, вцепившуюся в его локоть. И хозяина, торгующегося сразу сдвумя покупателями, и каждому будет нужен только кто-то один.

Тогда я подойду к ним, и торговцы сразу куда-то исчезнут,потому что со мной подойдут мои люди, и все мы будем держать руки на топорах. Аможет, им не мало покажется и моего лица…

У меня будет с собой достаточно серебра, так что я выкуплю иТоргрима, и Асгерд, и отпущу их на свободу, и вот тогда-то она задумается, ктоиз нас двоих любил её крепче.

Мне понравилось то, что я придумал. Правда, тому, ктопожелает назвать Торгрима рабом, придётся проявить немало сноровки. Скорее ужон отправит в Вальхаллу десяток врагов и сам останется лежать где стоял. Да ине получится из него раб. Я подумал, что будущее редко выходит таким, каким намхочется его видеть. Но жаль было расставаться с придуманной поездкой вСкирингссаль, и я сказал себе, что Торгрима, может быть, ранят в бою. Илиоглушат.

Утром мы собирались начать обшивать корабль досками… Добрыедоски в два пальца толщиной уже лежали на козлах, готовые встать каждая на своёместо – по шестнадцати на каждый борт. А рядом стояла смола в горшочках ипухлые шнуры коровьей шерсти, в три нитки. Мы уложим их между досками, и водане проберётся вовнутрь. Мне очень хотелось скорее увидеть корабль одетым вдеревянную плоть. Поэтому я спал беспокойно и проснулся задолго до света. Меняразбудили осторожные удары топора, доносившиеся снаружи.

Я испугался спросонья, решив, что проспал и работу началибез меня. Но длинное бревно в очаге сгорело едва наполовину, и люди вокруг ещёспали под одеялами. Не было только Торгрима, я сразу это заметил, ведь мы с нимпо-прежнему спали спиной к спине.

Я потихоньку оделся и пошёл в корабельный сарай.

В сарае действительно кто-то работал. Дверь была прикрытанеплотно, и по снегу двигались отсветы от лучины, горевшей внутри. Ещё яуслышал голос. Это был голос Торгрима, и он говорил песнь:

– Вёсла и нос

вепря волн

прозваньем укрась

Отца Побед.

Железо кали,

дерево жги,

могучие руны

пусть оно помнит…

Это была хорошая песнь, и я совсем было собрался войти испросить Торгрима, кто её сложил. Но тут он заговорил снова, и я передумал. Яне понял, чью песнь он вспомнил сначала, но теперь он пытался сложить своюсобственную, и у него ничего не получалось. Он яростно сражался со словами, ибой был неравным. Его висы рождались безжизненными и тусклыми, как оружие,слишком долго пролежавшее в сырости: им ещё можно замахнуться, но стоящегоудара уже не нанесёшь… Никакого сравнения с той песнью, которую я услышалвначале.

Потом он умолк и не то вздохнул, не то зарычал…

Я громко кашлянул и пошёл к приоткрытой двери, нарочно соскрипом приминая сапогами снег.

Торгрим стоял на коленях у левого борта, подтёсывая на свойлад последний шпангоут… Он поднял голову, когда я вошёл, и мне не показалось,чтобы он смутился. Я спросил его:

– Зачем ты портишь корабль?

Торгрим не спеша опустил топор и выпрямился, разглядываясвою работу. Весь борт действительно сильно изменился, и теперь я не могпонять, к худу или к добру. Торгрим сказал:

– Твой Кари совсем не плохой мастер, но кое-чего емувсё же недостаёт.

Тут я подошёл поближе, и он добавил:

– Я не трогал другую сторону, чтобы можно былосравнить.

Я встал у кормового штевня и начал смотреть. Я всё старалсяпредставить, как лягут доски на один борт и на другой, и подтёсанный бортнеизменно оказывался красивее. А я знал, что самый лучший корабль обыкновеннобывает и самым красивым, и дело тут не в резьбе.

В конце концов я опустился на четвереньки, чтобы заглянутьещё и снизу. И тут дверь отворилась опять, и в сарай вошёл Кари. Должно быть,его тоже разбудил стук топора. И он, конечно, сразу понял, что произошло.

Я думал, Поединщик снова начнёт кричать и браниться, однакоошибся. Кари долго молчал и лишь постепенно наливался кровью, так что глазавыступили из орбит. А потом пошёл к Торгриму, стискивая кулаки.

– Ты загубил мою работу, бродячий пёс. Я убью тебя…

– Не убьёшь, – сказал Торгрим. – Это тыошибался, а я был прав.

Но Кари был менее всего расположен убеждаться в его правоте.

– Ты будешь драться со мной!.. – прохрипел он,подойдя вплотную. – Не видал я тебя в деле, Торгрим-Боец! И я думаю, чтоты только и способен подсаживаться к невесте, когда поблизости нет жениха!

Он никогда бы не произнёс этих слов, если бы знал, что яздесь и всё слышу. Я ведь стоял на четвереньках за килем, и при лучине менятрудно было там разглядеть.

Торгрим ничего ему не ответил…

Но я увидел, как его руки, державшие обрезок доски, медленносжались. И пальцы вошли в твёрдое дерево, словно железные клещи! Тогда явскинул глаза и заметил, что у него задрожали ноздри и губы. Но не так, как отобиды или бессильного гнева. Это была какая-то страшная дрожь.

Тут я сообразил наконец, что к чему. Я выскочил из-за киля исхватил его за локти:

– Торгрим!

Может быть, он успеет узнать меня, и тогда я попробую егоостановить. А если нет, он убьёт меня о ближайший шпангоут. А потом и Кари, какбы тот ни бежал. А потом разнесёт в щепы и корабль, и корабельный сарай. Большевсего мне было жалко корабль…

Я вцепился в Торгрима что было сил, называя по имени. Глазау него жутко блуждали, и за все свои шестнадцать зим я не встречал зрелищахуже, но тогда у меня просто не было времени испугаться. Он из последних силборолся с безумием, и мне уже стало казаться, что ему не помочь, но тут онвдруг закрыл глаза и сел прямо на пол, едва не свалив и меня. По его лицупокатился пот.

Потом он выговорил:

– Это хорошо, что ты подоспел… Жаль было бы убить Кари.Он славный малый, хотя и глупец…

Его голос звучал хрипло и прерывался. Он так сцепил пальцы,что побелели суставы. Я сел рядом и лишь тут как следует понял, в какойпеределке только что побывал, и зубы у меня застучали сами собой. А ведь ясражался в походах и, говорили, не отставал от других. Я коснулся рукой спиныТоргрима, и он кивнул, не открывая глаз.

– Ты тогда не сказал этого вслух, – произнес онеле слышно. – Но ты верно догадался, что мне собирались врезать орла… Втот день я стал берсерком и перестал быть скальдом…