Тунни, о котором он говорил, жил когда-то у Ауна, конунгасвеев, и тот доверял ему, рабу, все свои сокровища. Но потом старого хозяинаотнесли на погребальный костёр, а сын конунга, сев на место отца, отнял у Тунниключи и послал его пасти свиней. Обиженный раб собрал десяток таких женедовольных и ушёл со двора. Конунг хотел поймать его и заставить вернуться, ноне сумел. Говорили, что Тунни и его люди стали жить сами по себе и даженападали на других. И много зим оставались сущим бедствием для страны, поканаконец Тунни не встретил противника сильнее себя. А было это давно.

Я сказал старому Хёгни:

– А хотя бы и раб, если иной свободный может у негопоучиться.

Я хорошо помню, как удивил ярла этот ответ. И я думаю, что стого дня он не полюбил Торгрима больше. Ибо старик навряд ли не заметил, чтоименно с его приходом я впервые начал возражать вырастившему меня.

Между тем Кари-Поединщику Торгрим пришёлся по сердцу ненамного больше, чем ярлу. Может быть, он тоже чувствовал, что от Торгримасловно бы тянуло ледяным ветерком. Как от плавучей горы, когда она медленнотает под солнцем, застряв у береговых скал. Я ни разу не видел этих двоихбеседующими между собой. И тем не менее мне упорно казалось, будто они всёвремя приглядывались один к другому. Особенно Кари. И ещё я видел, что теперьуже он оказался на месте задиры, юнца, что намеренно тревожит признанноговоина, надеясь потягаться с ним и добыть себе славу… Это стало особенно заметнопосле того, как мы узнали прозвище гостя: Вига-Торгрим, то есть Боец.

В сарае уже лежало на брусьях огромное, гладко отёсанноебревно – киль корабля. Он станет резать серые морские волны и цепляться за нихвыпирающим хребтом, когда ветру вздумается потащить судно вбок. В тот день мыпропитали его горячей смолой и пошли отмываться. И Кари выдернул у Торгримасередину полотенца, сказав:

– Такому никчёмному работнику достанет и дырявого края.

Это была величайшая неправда, и притом сказанная прилюдно, ивсе ждали, что Торгрим по достоинству ответит на вызов. Но он не побежал в домза секирой, хотя она и висела там на стене. Только усмехнулся – и вытер рукирубашкой…

Тогда многим стало казаться, что он был совсем не так храбр,как думали раньше. Я сказал ему об этом вечером, во время еды, и спросил,почему он позволял называть себя трусом. Торгрим ответил:

– Тому нет проку в большой силе, кто показывает её попустякам.

И я задумался над его словами, а потом решил, что их надобудет запомнить.

Теперь я не мог представить себе, чтобы Торгрим появился внашем доме иначе, как только шагнув навстречу из свирепой метели, бушевавшей вночной тьме над обрывами фиорда… Когда я пытался вообразить себе что-то иное,перед глазами неизменно вставал пустынный морской берег, не украшенный ничеловеческим жилищем, ни парусом корабля. И Торгрим, который один-одинёшенекшёл по этому берегу, и даже чайки не окликали его, проносясь над катящимисяволнами. А волны выплёскивались на берег, смывая следы.

Я стал мечтать, как меня выберут конунгом и я подарю емущит. И сам сложу щитовую драпу – стихи обо всём, что будет на нём нарисовано.

Торгрим по-прежнему не рассказывал о себе, и у него недопытывались ответа. Все помнили, как жил на свете могучий Гейррёд конунг,любимец Одина, не боявшийся никого. И как однажды он велел схватить незнакомца,забредшего к его очагу, поскольку тот тоже не пожелал рассказывать, кто онтаков. И вот упрямца посадили между двумя кострами на полу и держали восемьночей, так что одежда на нём прогорела до дыр. И невдомёк было Гейррёду, чтоэто сам Один решил испытать, как его любимец принимает гостей!

Тело корабля схоже с человеческим телом. Есть в нём ихребет, и рёбра, вместилище жизненной силы, и кожа, боящаяся ран. Но только всёэто делается из крепкого дерева. И хребет называют килем, кожу – обшивкой, аребра – шпангоутами. Их в моем корабле должно было быть двадцать четыре. Каристарательно рисовал их углём на склеенных берестяных листах. Мы прикладывалиэти листы к дубовым доскам и обводили, а потом вытёсывали и прилаживали к килю.

Мы работали дружно. И скоро сделалось видно, как красиворасширялся посередине и плавно сужался к корме и носу мой новый корабль. У негобудут высокие борта, чтобы без опаски выходить в открытое море. И стройнаямачта, для которой на киле был заранее приготовлен тяжёлый деревянный упор. Идракон на носу. В него перейдёт душа жертвенного животного, которое будетзаколото в день спуска на воду корабля. Мы будем надевать дракона на штевень,выходя в открытое море. А когда острова Хьялтланда поднимут над горизонтом своизелёные спины – спрячем под палубу. Ибо негоже пугать добрых духов страны, гдесобираешься гостить.

Хёгни ярл пристально наблюдал за тем, как строился мойкорабль. Он был старше нас всех и немало повидал славных судов. Но и он ненаходил, к чему бы придраться.

Однажды поздно вечером, когда кончали работу, мойвоспитатель похвалил Кари и сказал в шутку:

– Берегись, не начали бы тебя звать за твоё умениевместо Поединщика – Строгалой.

Все слышавшие засмеялись, а Кари ответил так:

– Всяко может случиться, но пока ещё находятся люди,которые не отваживаются схватиться со мной.

Не я один при этих словах оглянулся на Торгрима… Торгримчто-то доделывал возле кормы, и сперва я решил, будто он то ли не расслышал, толи не понял, что речь шла о нём. Но потом он отряхнул с себя стружки и неторопясь пошёл к нам вдоль корабля.

– Ярл, – сказал он, подойдя. – Вели своемучеловеку исправить шпангоуты, как я покажу. Иначе этот корабль не будет такбыстроходен, как всем бы хотелось.

Тут уж наш Кари вспылил по-настоящему:

– Много понимает в кораблях пришедший пешком!

Он сжал кулаки, и, по-моему, даже усы у него встали дыбом,как проволочные. Иному противнику хватило бы одного его вида, чтобы убежать безоглядки. Должно быть, он и впрямь неплохо притворялся берсерком, путешествуя поВику…

Торгрим спокойно повернулся к нему спиной и пошёл из сарая.

Безоружный Кари в бешенстве подхватил с полу дубовый обрубоки кинулся было следом, но Хёгни ярл остановил его:

– Нечего ссориться. Завтра я сам посмотрю, в чём тамдело.

Но я-то видел, что мой воспитатель был сильно озабочен иполез бы смотреть прямо теперь, будь в сарае хоть немного светлей.

А когда мы кончили умываться и пришли в дом есть, там сиделана лавке моя Асгерд. Я подошёл, собираясь сесть подле неё, и увидел у неё наколенях рубашку Торгрима. Асгерд пришивала заплату на разорванный рукав. Ясказал:

– Ты чинишь Торгриму рубашку?

Она подняла голову и спокойно спросила:

– А что?

– Ничего, – сказал я и подумал, ведь вправду нетудурного, если кто-то зашивает чью-то рубашку. Но садиться рядом с ней мне ужене хотелось. И ещё мне почему-то вдруг показалось, будто она стала много старшеи взрослее меня… хотя мы родились в один год, и все это знали.