– Ну что же, – сказал Сварог. – Вообще-то, королямсогласно правилам хорошего тона положено быть ценителями и покровителямиискусств… Распорядитесь-ка доставить во дворец и вашего родственника, икартины. У меня все равно нет никаких серьезных дел, давайте-ка ненадолгопосвятим себя искусству…

…Он вошел в высокий сводчатый зал в сопровождении Тавароша,Мары и сидевшего у нее на плече Караха (Элкон с контрабандно протащенным сюдакомпьютером заперся в своих покоях, дабы подключиться к системе восьмогодепартамента и своими глазами увидеть, что происходит в Заречье). Вдоль стеныуже было расставлено десятка два полотен, и возле них в претенциозной позе –этакая смесь скромности и творческой гордости – стоял пухлощекий молодойчеловек примечательного облика. На нем, правда, был тартан геральдическойрасцветки – но его комически дополняли блуза из грубого полотна, в какой,Сварог помнил, ходили ронерские маляры, высокий колпак из белого шелка,расписанный яркими полосами и зигзагами. Вместо золотой дворянской цепи на шеекрасовалась серебряная, и на ней висел медальон с изображением мифологическойптицы Сирин – символ Сословия свободных искусств и творческого вдохновения.Такие Сварог уже видел, но они всегда были довольно скромных размеров, а не старелку величиной.

– Вот в таком виде он по столице и шляется, – шепотомнаябедничал Таварош. – Не пойми что. Супруга глаза выплакала, знакомыезлословят… Каменоломни и не таких перевоспитывали…

– Ну, бросьте, – так же шепотом ответил Сварог. –Творческие люди – народ особый, стоящий выше глупых условностей, а потому…

Он замолчал. Он увидел картины – и содрогнулся. За спинойгромко фыркнула Мара. Подойдя поближе и присмотревшись гораздо внимательнее,Сварог громко произнес в пространство:

– Это что, какая-то шутка?

– Государь! – укоризненным, вальяжным тоном отозвалсямастер кисти. – Я бы не осмелился шутить с высоким искусством…

Сварог оторопело пялился на холсты. Разноцветные кляксы,широкие полосы, загогулины и зигзаги, лихие мазки шириной в ладонь, дикоесочетание колеров…

– Позвольте, юноша! – поднял он бровь. – Не могуназвать себя тонким знатоком живописи, но должен же быть сюжет и смысл… Чтокасаемо этого, – он указал на одно из полотен, – такое впечатление,будто вы краску с завязанными глазами из ведерок выплескивали…

– Государь! – вскричал пухлощекий в совершеннейшемвосторге. – Я восхищен вами! С первого же взгляда вы безошибочноопределили творческий метод, коим создавалось именно это полотно! – Онсвысока глянул на остолбеневшего Тавароша. – Дядюшка, вам бы следовалопоучиться у его величества, подлинного знатока искусства. Государь, я счастливобрести в вашем лице…

– Погодите, погодите, – оборвал Сварог. – У васчто, все… в таком вот стиле и направлении?

– Государь! – с чувством сказал молодой человек. –Простите за похвальбу, но именно я могу считаться творцом этого направления! Воснове всякого художественного произведения лежит взгляд творца на окружающиймир. Полотна, на которые вы благосклонно обратили ваше высокое внимание, какраз и являются отражением моего взгляда на мир, моего понимания мира. Я таквижу! И стремлюсь не следовать рабски устаревшим канонам, предписывающимтупо добиваться сходства, сюжета и смысла. Главная задача художника – отразитьсвое видение мира! Полтора года, государь! Полтора года я обиваю пороги тупыхбюрократов и закосневших консерваторов, требуя совершенно ничтожных сумм наорганизацию Академии высокого художества, но ответом были лишь насмешки невежд…Смею думать, что теперь в вашем лице…

Он разливался соловьем, тыча испачканным краскамиуказательным пальцем в испачканные краской холсты. Сварог мрачно слушал,прикидывая, сколько же угроблено красок и холста, которым можно было найти иполезное применение, – рубашку сшить, вывеску намалевать. Таварошскривился, как от зубной боли. Сварог всерьез опасался, что он вот-вот шарахнетродственничка по голове своим тяжелым мешком с бумагами. По углам зала стояли,как статуи, телохранители с протазанами – им-то не полагалось показывать какиебы то ни было эмоции и чувства, что бы ни творилось вокруг. Даже Мара притихла,не в силах придумать с ходу убойную шуточку.

«В дурдом его, что ли? – угрюмо подумал Сварог. –Интересно, а есть ли здесь дурдом? Как-то не успел выяснить, кто ж знал, чтопонадобится…»

И тут его осенило. Он даже осклабился от удовольствия. Ищелкнул пальцами, громко приказав:

– Карандаш и бумагу! Живо!

За спиной послышался тихий топоток, энергичноеперешептывание дворцовых лакеев. Буквально через полминуты кто-то, возникнув заспиной Сварога, почтительно протянул ему большой лист белейшей бумаги и острозаточенный карандаш.

Сварог отмахнулся:

– Это не мне. Отдайте этому господину… Любезный мэтр, небудете ли вы столь любезны нарисовать мне лошадку? Обыкновенную лошадку?

Пухлощекий художник уставился на него изумленно и тупо.Растерянно вертел в руках бумагу.

– Король приказывает, – сказал Сварог с садистскимнаслаждением.

– Король приказывает, ты слышал? – обрадованноподдержал глэрд Таварош, еще ничего не понявший, но заметно воодушевившийся.

Художник коснулся бумаги остро заточенным грифелем, провелнесколько линий. Уронил руки, понурил голову. Едва слышным шепотом сообщил:

– Не получится…

– А почему? – безжалостным голосом коронного прокуроранаседал Сварог. – Не умеете, а? Отвечайте, когда вас король спрашивает!

– Отвечать, когда спрашивает его величество! – заоралсияющий Таварош.

– Так не умеете? – спросил Сварог ласковее. –Я правильно понял?

– Не умею, ваше величество, – кивнул художник, неподнимая глаз.

– А домик нарисовать сумеете?

– Нет…

– Кошечку? – не отставал Сварог. – Птичку?Собачку? Уличный фонарь? Вывеску для трактирщика? Что молчите? Выходит, выумеете только это малевать? – показал он на испачканные холсты. – Нувот, с вами кое-что проясняется…

– В каменоломни на годик, – в полный голос сказалТаварош. – У нас не одного шалопая таким вот творческим методом воспитали…Государь…

– Ну что вы, право, – сказал Сварог. – Не хотитеже вы, чтобы наша держава приобрела среди соседей дурную славу места, гдетворческих людей отправляют в каменоломни за то, что у них есть свое видениемира… Эй, там, кто-нибудь! Походного казначея сюда.

За спиной опять по-мышиному тихо забегали лакеи. Вскоре взале появился походный казначей, а в дворцовом просторечии «ходячий кошелек» –здоровенный детина, у которого на поясе висел тяжеленный кожаный кошель сотделениями для золота, серебра и меди. Согласно этикету, ему полагалось всюдусопровождать короля – на случай, если его величество пожелает оказать кому-товысокую милость в виде незамедлительной денежной награды.