– Вам бы тогда отлежаться…

– Кто же мне даст отлежаться с этим тендером, будь оннеладен? Не одно, так другое свалится. В общем, посмотрела я на свою жизнь,Алла Прохоровна, и поняла, что не хочу никаких детей, чтоб остаток жизнивдобавок и их на себе возить. А хочу пожить для себя. Да не клячей, апринцессой.

У Шалимовой вертелась на языке острота про принцессу, но онаблагоразумно сдержалась. Эмма Григорьевна, несмотря на вспышку откровенности,была женщиной суровой, и забывать о том не следовало.

– Как же вы хотите… принцессой?

– Так, чтобы вокруг меня побегали, а не я бегала.Сейчас я сама и мамонта забью, и разделаю, и приготовлю, и мужа накормлю, испать уложу. А хочется, чтобы мне этого мамонта разнесчастного приносили наблюдечке с вишенками и приговаривали: „Кушайте, Эмма Григорьевна, нестесняйтесь“. А вишенки пускай были бы без косточек!

– Так не бывает, – не сдержалась Алла Прохоровна.

– Не бывает, точно. А хочется, чтоб было. Потому идетей я заводить передумала – хоть своих, хоть приемных, – ведь тогда-тоточно из этой колеи не выберешься. Так и будешь пахать, пахать, пахать, пока несдохнешь.

Две женщины вздохнули, синхронно подняли чашки и отпилиостывший чай.

„Разоткровенничалась как… – размышляла Шалимова. –Как бы мне потом это боком не вышло. Так и не получилось у меня затеятьразговор… Что же делать? С какого же бока к ней подойти? Ох, впустую посидели“.

„Себя кормлю, мужа кормлю, родителей его кормлю, еще иребенка на шею посадить? – думала Эмма Григорьевна. – Ну уж нет.Впрочем, зря я завелась. Все Шалимова, лошадь рабочая, виновата – как нипогляжу на нее, так сразу „тпру“ хочется крикнуть“.

Они поболтали еще немного и распрощались, обе недовольныепроведенным временем.

Выйдя из кафе и пройдя немного по улице, Алла Прохоровна бросилавзгляд на свое отражение в витрине магазина. Отражение показало ей невысокуюдаму в черном пальто – прямоугольную, внушительную, с широким подбородком. Вобщем, как раз такую, какой и должна быть приличная дама средних лет, то естьее возраста.

„Лошадь! Тягловая кляча! Нет, надо же такое сказать! –Шалимова покачала головой, вспомнив нелепое сравнение Орлинковой. – Она,может быть, и лошадь, а я – нет! Удивительная бестактность, удивительная“.

К остановке подъехала пустая маршрутка, и Алла Прохоровна,всхрапнув, бросилась догонять ее, дробно стуча тяжелыми каблуками по очищенномуот снега мокрому асфальту.

Капитошин скорее догадался, что перед ним Викулова, чемузнал ее. Люди проходили мимо, некоторые оборачивались на плачущую девушку,съежившуюся у грязной стены в переходе. Андрей подбежал, чуть непоскользнувшись, и рявкнул:

– Викулова, ты с ума сошла?!

Она даже не подняла голову, и тогда он окончательноубедился, что дело плохо. Так плохо, что хуже не бывает. Викулова не моглареветь, не обращая ни на кого внимания, – это было не похоже на нее.

Капитошин всегда видел Катю очень собранной. Оживленной,веселой, но в то же время настороженной. Он хотел пробить эту настороженность,и пару раз ему даже казалось, что у него почти получилось. Но только „почти“.Она снова замыкалась – как будто выглянула из дома в ответ на стук, но,убедившись, что на улице стоит всего лишь Андрей Капитошин, вежливо, нонепреклонно закрыла дверь.

– Катюха, что случилось? – другим голосом, оставиввсе свое командирское рявканье, спросил Андрей, наклоняясь и осторожно отнимаяее руки от лица.

На Катюху она отозвалась. Подняла на него красное,зареванное лицо и, всхлипнув, сказала, даже не разобрав толком, кто перед ней:

– Ничего не случилось. Я себя чувствую свиньей!..

Капитошин еле сдержался, чтобы не выругаться. Он был готовуслышать что угодно – что ее избили в милиции, что она просадила в казино своюзарплату, что у нее выкидыш… Это хоть как-то объясняло бы ее плач в метро. Нореветь из-за того, что чувствуешь себя свиньей, не укладывалось у него вголове.

– Понимаю, – насмешливо сказал он. – Трудноне быть свиньей, сидя в грязной луже. Поднимайся. Ты вся испачкалась. Иперестань хрюкать, пожалуйста.

Тут, наконец, до Кати дошло, что перед ней не кто иной, какТаможенник. От его издевательского голоса и еще более издевательских слов онаразозлилась. „Господи, и так все плохо – зачем же ты послал мне еще и лощеногоКапитошина, у которого ботинки сверкают даже после того, как он прошел по хлюпающемумесиву перехода!“

– Что ты вообще здесь делаешь? – Катя сама незаметила, как перешла на „ты“. – У тебя есть машина. Ты не ездишь в метро!

– Сегодня я решил быть ближе к народу. Дай, думаю,посмотрю, как живут простые, незамысловатые люди.

– Посмотрел?

– Посмотрел.

– Вот и оставь меня в покое! Иди к своей жене!

Катя понятия не имела, что заставило ее сказать про жену. ОтСнежаны она знала, что никакой жены у Капитошина нет, он разведен. Но ей былотак отвратительно от того, что Андрей увидел ее в таком состоянии, что онаготова была сказать все, что угодно, лишь бы он оскорбился и ушел. Или просторассмеялся и удалился. Хуже, чем сейчас, уже не могло получиться.

Вместо того чтобы хмыкнуть в своей издевательской манере,перешагнуть через Катю и летящей походкой устремиться к поезду, АндрейКапитошин сделал совсем другое. Он с легкостью сгреб девушку под мышки, поднялтак резко, что она чуть не вывалилась из своего пуховика, и, прислонив к стене,встряхнул ее перепачканную сумку и перчатки. Сумку он повесил ей на плечо,перчатки сунул в карман и, обняв за плечи, как тяжелобольную, сказал:

– Поехали, отвезу тебя домой, там разберемся. Тебя мужвстретит?

– Не встретит. Я от него ушла.

– Куда ушла? – после небольшой паузы, спросилКапитошин.

– К Маше.

– Она твоя подруга?

– Нет, не подруга. – Катя шмыгнула носом. –Просто знакомая. Я случайно ее встретила, и они с мужем мне помогли, когда я кним ночью прибежала.

– Откуда ты к ним прибежала? – не выдержал он.

– Из парка. Я боялась, что те подростки меня все-такидогонят и убьют, а домой было нельзя. Понимаешь?

Злость ее исчезла сама по себе. Катя посмотрела Андрею вглаза – не с вызовом, не агрессивно, не защищаясь, а искренне, словно и в самомделе спрашивая, понятно ему или нет.

– Почему домой нельзя? – Он уже не удивлялся.

Катя открыла рот, чтобы ответить, но в сумке заигралтелефон. Звонила Маша – беспокоилась, не случилось ли чего-нибудь.

– Я уже еду, – сказала Катя в трубку.