Я по-прежнему отказывалась от содержания, полагавшегося мнепри дворе, потому что никто не дает денег, не ожидая чего-то взамен. Холоддумал, что я просто упрямлюсь, но Дойл признавал, что любое одолжение имеетсвою цену. Я почти не сомневалась, чего попросит Андаис взамен: не убивать еесына, если я взойду на трон, а это была плата из тех, что мне не по карману. Язнала, что Кел никогда не признает меня королевой, до последнего своего вздоха.Андаис не понимала этого только из-за материнской слепоты. Кел был извращенным,испорченным созданием, но его мать любила его, и это было больше, чем я могласказать о собственной матери.

Холод толкнул дверь и вошел первым; он проверил защитные заклинания– все оказалось нетронутым. Чистый сладкий аромат лаванды и шалфея из курильницвстретил нас на пороге. Главный алтарь стоял в дальнем углу щетиной так, чтобывсем было удобно им пользоваться. Вообще-то в алтаре нет необходимости. Можновстать посреди луга, или леса, или переполненной подземки, и ваш бог найдет вас– если вы того захотите и откроете ему свое сердце. Но алтарь служитнапоминанием. Место, где хорошо начинать каждый день с небольшого приобщения кдуховному.

Люди часто думают, что у сидхе нет религии – ведь они жесами когда-то были богами? Ну, вроде того. Их почитали как богов, нобольшинство сидхе признают существование сил более великих, чем они сами.Большинство преклоняют колени перед Богиней и Консортом или перед ихвариантами. Богиня – та, что дает жизнь всему, а Консорт – воплощение всегомужского. Все, что порождено ими, создано по их образу и подобию. Она – вособенности Она – это величайшая сила на планете, Она больше всего, что имеетплоть, какой бы духовной природой эта плоть ни обладала сейчас или прежде.

Если не обратить внимания на тонкий аромат курений ипоявившуюся на алтаре небольшую резную деревянную чашу с водой, квартиру можнобыло бы счесть пустой. Впрочем, ощущения пустоты не возникало. На кожеподрагивали мелкие мурашки от творимой поблизости магии – не сильной магии, акаждодневной, бытовой. Наверное, Дойл общался с кем-то по зеркалу. Он решилостаться сегодня дома и попытаться вытрясти побольше сведений о Безымянном изнаших друзей при дворе. Магия Дойла была достаточно тонка, чтобы он могпробраться к ним незамеченным. Я на такое не была способна.

Рис запер дверь и снял с нее стикер с запиской.

– Гален отправился искать квартиру. Он надеется, чтоцветок нам понравится. – Он отклеил вторую записку. – Никка рассчитываетсегодня освободиться от работы телохранителя.

– Той актрисе не угрожает опасность, –прокомментировал Холод, стягивая пиджак. – Я совершенно уверен, что этовыдумка ее агента, чтобы привлечь к ней внимание и... как они этоназывают? – двинуть карьеру.

Я кивнула.

– Два ее последних фильма были довольно провальными,что в финансовом плане, что в художественном.

– Об этом я ничего не знаю. Но репортеры все времяснимали больше нас, чем ее.

– Она таскала вас повсюду, где был шансзасветиться. – Я мечтала избавиться от высоких каблуков, но нам надо былотут же ехать на работу, так что я прошла к конурке Китто и встала на колени,машинально одернув сзади юбку, чтобы не порвать чулки пряжками на туфлях. Вотверстии домика виднелась его спина – гоблин свернулся калачиком.

– Китто, ты не спишь?

Он не шевельнулся.

Я потрогала его спину – кожа была холодной.

– Помоги нам Мать! Холод, Рис, что-то случилось!

Холод мгновенно оказался рядом со мной; Рис следовал за нимпо пятам. Холод притронулся к спине гоблина.

– Он будто лед.

Он потянулся нащупать пульс на шее гоблина и стал ждать,ждать слишком долго, но наконец сказал:

– Кровь течет в его жилах, но слишком медленно.

Он осторожно вынул Китто из домика. Гоблин повис на егоруках мертвым грузом, конечности висели, будто у трупа.

– Китто! – Это был еще не вопль, но почти.

Его глаза остались закрытыми, но мне показалось, что я вижусквозь сомкнутые веки сияющую синеву его зрачков, словно кожа была прозрачной.Глаза гоблина широко распахнулись, блеснув вспышкой синевы, и закатились подлоб. Он что-то бормотал, и я наклонилась ниже. Это было мое имя; он повторялснова и снова: "Мерри, Мерри..."

На нем были только шорты, и я видела сквозь кожу вены имускулы. Темная тень двигалась на груди, и я поняла, что это сердце. Я видела,как оно бьется. Он как будто растворялся или...

Я взглянула на Холода.

– Он истаивает.

Тот кивнул.

Рис шагнул к двери спальни и позвал Дойла. Все собралисьвокруг нас, и выражение лиц моих стражей было красноречивее слов.

– Нет, – сказала я. – Это не конец. Должнобыть что-то, чем мы можем помочь.

Они все обменялись взглядами, быстрыми такими взглядами, какбудто мысли так тяжелы, что почти невыносимы, и нужно передать их другому, идругому, и дальше...

Я схватила Дойла за руку.

– Должно быть что-то!

– Мы не знаем, что может удержать гоблина отистаивания.

– Он наполовину сидхе. Спасите его так, как спасали быдругого сидхе.

На лице Дойла появилось надменное выражение, как будто я ихвсех оскорбила.

– Не строй из себя "высокородного сидхе",Дойл. Не дай ему умереть потому, что у него кровь немножко более смешанная, чему любого из нас.

Его лицо смягчилось.

– Мередит, сидхе истаивает, только если он этого хочет.И если процесс начался, его не остановить.

– Нет! Должно быть что-то, что мы можем сделать!

Он обвел нас всех хмурым взглядом.

– Держите его, а я попробую связаться с Курагом. Еслимы не можем спасти его как сидхе, попытаемся спасти его как гоблина.

Китто неподвижно лежал в руках Холода.

– Пусть его держит Мерри, – бросил Дойл на пути вспальню.

Холод переложил Китто мне на руки. Я опустилась на пол,завела руку ему под ноги и усадила себе на колени. Он улегся удобно: мужчина,которого я могла держать на коленях. Я провела немалую часть жизни рядом ссуществами и поменьше Китто, но никто из них не был так похож на сидхе. Может,поэтому он временами так сильно напоминал мне куклу.

Я прислонилась щекой к его ледяному лбу.

– Китто, пожалуйста, пожалуйста, возвращайся, вернисьоттуда, где ты сейчас. Пожалуйста, Китто, это Мерри!

Он перестал бормотать мое имя. Он вообще перестал издаватькакие-либо звуки, и его тяжесть... то, как обмякло его тело в моих руках... Онказался мертвым. Не умирающим, а мертвым. Как бы ни был болен живой, такимтяжелым его тело никогда не будет. Если рассуждать логически, то вес живого имертвого должен быть одинаков, но он никогда не ощущается одинаково.