Вернулся Дойл, бормоча на пределе слышимости:

– Кураг находится вдали от зеркала или любой отражающейповерхности. Я не могу дотянуться до него, Мерри. Мне жаль.

– Если бы Китто был сидхе, что бы ты сделал, чтобыспасти его?

– Сидхе не истаивают из-за отрыва от волшебнойстраны, – повторил Дойл. – Только если они пожелают уйти.

Я держала на руках холодное тело и чувствовала приближениеслез. Но слезы не помогут ему, проклятие! Мне нужно было поговорить с Курагом,прямо сейчас. Что всегда носят на теле воины-гоблины?

– Дай мне свой нож, Холод.

– Что?

– Мой клинок зажат под телом Китто. Мне нужен нож,быстро.

– Делай, как она говорит, – приказал Дойл.

Холод не любил делать то, смысла чего не понимал, но ондостал нож откуда-то из-за спины, нож длиной с мое предплечье, и подал мне егорукояткой вперед.

Я высвободила руку из-под ног Китто и сказала:

– Держи лезвие твердо.

Холод встал на колено, зажав нож обеими руками. Я сделалаглубокий вдох, поместила палец над острием и скользнула им по клинку. Мигспустя полилась кровь.

– Мерри, не надо...

– Держи клинок, Холод. Это все, что от тебя требуется,так сделай это. Я не могу держать и Китто, и нож.

Он нахмурился, но остался стоять на коленях, держа клинок,пока я вела окровавленным пальцем по его сияющей глади. Кровь не покрыла его,только запятнала, собираясь в капельки на безупречной поверхности.

Я убрала щиты, которые предохраняли меня от видений и духов,а еще – мешали сбрасывать магию, как обрывки старой кожи. Магия вспыхнула намгновение, радуясь свободе, а затем я направила ее на клинок. Я представляласебе Курага, его лицо, его голос, его грубые манеры.

– Я взываю к тебе, Кураг; Кураг-Разитель-Тысяч, я зовутебя; Кураг, царь гоблинов, я взываю к тебе. Трижды названный, триждывызванный, приди ко мне, Кураг, приди на зов своего клинка.

Поверхность замерцала под кружевными разводами крови, но таки осталась металлом.

– Веками ни один сидхе не звал гоблина зовомклинка, – сказал Рис. – Он не ответит.

– Тройной зов – очень сильный зов, – возразилДойл. – Может, Кураг сумеет ему воспротивиться, но вряд ли многие из егонарода на это способны.

– Ну, у меня есть кое-что, к чему он не останетсяравнодушным. – Я наклонилась ближе к клинку и подула на него, пока он незатуманился от жара моего тела.

Лезвие заблистало сквозь туман, сквозь кровь. Туманразошелся, и кровь впиталась в поверхность, будто ее выпили. Я смотрела вмутно-серебристую гладь. Клинок, даже высшего качества – это не зеркало, что бытам ни показывали в кино. Клинок дает нечеткое изображение, туманное, так чтохочется нажать какую-нибудь кнопку, чтобы его отрегулировать, только кнопкинет. Видны лишь смутные очертания небольшой части лица: обычно яснее всеговидны глаза.

Пятно желтой бугристой кожи и два оранжевых глаза показалисьв нижней части лезвия. Верхняя часть была не такой ясной, но там виднелсятретий глаз Курага: так солнце в пасмурный день проглядывает сквозь тучи.

Его голос прозвучал так четко, словно он стоял в комнате. Онраздался неожиданным громом, заставив меня вздрогнуть.

– Мередит, принцесса сидхе, это твое сладкое дыханиепронеслось по моей шкуре?

– Приветствую тебя, о Кураг, царь гоблинов. И тебя,Близнец Курага, плоть царя гоблинов, приветствую тоже.

У Курага был близнец-паразит, имевший один фиолетовый глаз,рот, две тонкие ручки, две тонкие ножки и маленькие, но полностьюфункционирующие гениталии. Рот мог дышать, но не говорить, и насколько я знала,только я одна на всем белом свете признавала за ним существование, отдельное отцаря. Я все еще помню тот ужас, который я испытала, осознав, что в вечнойловушке у Курага на боку живет самостоятельная личность.

– Давно уже ни один сидхе не вызывал гоблина кровью иклинком. Большинство воинов, дравшихся бок о бок с нами после великогодоговора, позабыли этот старый фокус.

– Мой отец научил меня разным фокусам, – сказалая.

И Кураг, и я знали, что мой отец часто связывался с нимпосредством клинка и крови. Мой отец был неофициальным послом Андаис угоблинов, потому что никто больше не соглашался на эту работу. Он частопривозил меня в холмы гоблинов, когда я была ребенком.

Смех Курага не столько донесся из клинка, сколько раскатилсяпо комнате.

– Что нужно тебе от меня, Мерри, дочь Эссуса?

Он предлагал помощь – как раз это мне и было нужно. Яописала состояние, в котором мы нашли Китто.

– Он истаивает.

Кураг ругнулся на высоком гоблинском наречии. Я понималаразве что через слово. Что-то насчет черных сисек.

– Отметина вас связывает, тебя и Китто. Твоя силадолжна удержать его. – Ладонь скользнула по его лицу внутри клинка желтойпризрачной тенью. – Этого не должно было произойти.

Мне пришла в голову мысль.

– А если отметина заживет?

– Шрам-то останется, – сказал он.

– Она зажила, не оставив шрама, Кураг.

Его оранжевые глаза распахнулись и придвинулись очень близкок клинку.

– Этого не могло случиться.

– Я не знала, что возникнут проблемы, если она заживет.Китто ничего не сказал.

– Любовные укусы всегда оставляют шрамы, Мерри. Всегда.По крайней мере среди нас. – Я не могла различить выражение его лица вузком кусочке металла, но он вдруг громко фыркнул и спросил: – Ему позволилиотметить эту белую плоть лишь однажды?

– Да, – признала я.

– А секс? – Теперь в голосе звучало подозрение.

– Договор требовал только разделить плоть. Гоблиныценят это выше, чем секс.

– Да чтоб меня гончие Гавриила взяли! Да, мы ценимплоть, но что значит укус без маленького перепихона? Воткнуть в тело и зубы, иконец, девочка моя Мерри, вот в чем штука!

– Китто делит со мной постель, Кураг, и проводит сомной почти все время, прикасаясь ко мне. Похоже, у него такая потребность.

– Если ему доставалось только прикосновение твоейкожи... – Он снова перешел на высокий гоблинский, что редко случается сгоблинами: считается невежливым использовать язык, незнакомый присутствующим.Отец немножко учил меня гоблинскому, но это было давно, а Кураг говорил слишкомбыстро для моих заржавевших навыков.

В достаточной степени отведя душу, он сделал паузу набратьдыхание и заговорил на языке, который был понятен почти всем из нас.

– Высокие и могущественные сидхе, гоблины достаточнохороши, чтобы драться в ваших войнах, чтобы подыхать за вас, но недостаточнохороши, чтобы с ними трахаться. Порой я вас всех ненавижу. Даже тебя, Мерри,хоть ты еще из лучших.