Я сказал:

– Надерёт тебе уши Хёгни ярл…

Моя Асгерд ответила:

– Ты-то никогда не посмеешь!

Мы стояли по разные стороны очага. Я опустил руку с топороми сказал:

– Это ты верно подметила. Ты всем так дерзишь или мнеодному, потому что я на тебя не замахнусь?

Она вспыхнула ещё больше, и теперь уже не мороз был в томвиноват. Не могла она так скоро забыть, как мы с нею сидели на кривой сосне надобрывом, и она гладила мою ладонь, ороговевшую от весла, а я рассказывал оЗападной Стране, где мы сражались и брали добычу… Может быть, ей стало стыдно,моей Асгерд. Но только на миг.

– Ты взял его секиру! Ты хочешь драться с ним и решилиспортить его секиру!

Я удивился про себя, почему огонь не сжёг этих слов, покаони летели над очагом. Ещё я подумал, что Торгрим, пожалуй, долго не станетдарить ей второго браслета, если ему передадут.

– Уйди отсюда, Асгерд, – сказал я тихо. Она ушла,даже не подобрав плаща. Недаром она была внучкой ярла, моя Асгерд дочьХальвдана сына Хёгни.

Я остался стоять с секирой в руке… Даже у злобного БогаЛоки, немало наделавшего гадостей людям и Асам, есть жена, которая его любит.Локи лежит в глубокой пещере, связанный за свои преступления необоримымипутами. А со свода пещеры свешивается змея, так что яд капает ему на лицо.Злобный Локи отчаянно корчится, и люди зовут это землетрясением. Но жена егоСигюн берёт чашу и подставляет под ядовитые капли, чтобы Локи мог передохнуть…

Каждому нужна своя Сигюн, и Торгрим, должно быть, нашёл ту,которую искал. Но я-то не был виновен, если её звали совсем не тем именем, чтоон продолжал шептать по ночам. Может быть, через двадцать зим и я скрипнузубами, вспомнив об Асгерд. А наяву стану дарить украшения совсем другой.

Но до тех пор я ещё вернусь в Хьялтланд, на Острова. Иобниму там свою мать. Она-то никогда не скажет, что я хотел испортить чужойтопор.

Потом я пошёл в сарай, взял там крышку от своего гребноголюка и вырезал на ней Знак Вечности: три треугольника, сплетённые так, чтоневозможно понять, где кончается один и начинается другой…

Солнце везут по небу два могучих коня – Арвак и Альсвинн,Ранний и Быстрый. Солнце пышет огнём, но Боги приделали к упряжи кузнечныемеха. Меха раздувают небесное пламя и дают прохладу коням.

Летом, когда луга покрыты травой, Арвак и Альсвинн сыты ивеселы. Высоко на небосклон вывозят они свою хозяйку и никак не хотятспускаться обратно. Зимой всё по-другому. Зимой кони скоро устают и торопятся встойло. И потому-то зимой ночь тянется дольше дня.

Когда солнце начало клониться к закату, я подумал о Торгримеи спросил старого раба, в какую сторону тот уходил. Старик отвечал, что вверхпо фиорду.

Тогда я сразу подумал о речке и попробовал вспомнить,предупреждал его кто-нибудь или не предупреждал. Во всяком случае, я ему неговорил ничего. И я не пошёл с ним, так что Ран, если ей вздумается, заберётего без помех. А Торгрим мне доверял!

День стоял солнечный, и синие тени сосен пересекали мойпуть. А впереди ярко розовели горы. Но я не останавливался посмотреть.

Я бежал быстро и скоро достиг обрывов, нависавших над устьемреки. Здесь я перевёл дух и посмотрел с высоты на фиорд.

Глубоко внизу, отбрасывая длинную тень, шёл на лыжахчеловек… Впереди бежала большая собака, запряжённая в берестяные салазки. Насалазках кучей лежала замёрзшая рыба.

Торгрим далеко обходил опасное место, и у меня отлегло отсердца. С ним ничего не случится, я зря беспокоился и бежал, когда мог бысидеть дома и что-нибудь делать…

Тут я увидел, как Серый насторожился и поставил уши торчком.А его хозяин воткнул копьё в снег и поднял голову, прикрывая глаза рукавицей.Потом помахал рукой и, свернув, направился прямо ко мне. Как раз туда, гдетерпеливо ждал тонкий лёд, ненадёжно прихвативший быстрину.

Серого предостерегло собачье чутьё. Сперва он сел и залаял,потом, волоча санки, забежал вперёд. Торгрим не обратил внимания на егобеспокойство.

– Торгрим! – крикнул я во всю силу лёгких, иморозный воздух обжёг моё горло. – Стой!..

Но эхо разбило мой голос о каменные лбы скал. Торгрим вновьпосмотрел на меня – и продолжал идти. Тогда я пододвинулся к краю обрыва и какследует оттолкнулся копьём.

Я неплохо знал, какой стороной привязывают лыжи к ногам… Мычасто забавлялись, спускаясь с крутых заснеженных гор, и не меня называли самымнеловким, когда приходилось петлять между деревьями и валунами!

Я летел вниз, и ветер гудел в ушах. Я ни разу ещё здесь неспускался. Камни вырастали впереди один за другим, я прыгал и поворачивал, и заспиной плащом висела снежная пыль. Самый проворный лыжник не сумел бы съехать сэтой крутизны, не расплескав в руке чашу с водой… Лёд фиорда был уже близок,когда я понял, что вот сейчас упаду. Я успел отбросить копьё и свернуться вклубок, чтобы сберечь ноги. И покатился кувырком. Пухлый снег принял меня иостановил.

Река и Торгрим остались справа, по ту сторону большой скалы.Я поднялся и глянул наверх, и теперь высота показалась мне жутковатой. Надобудет рассказать дома, как я съезжал, и сделать это при Асгерд. Но только так,чтобы она не поняла, для кого я говорю.

Это я обдумывал уже на бегу. По счастью, я не сломал лыж испешил добраться до Торгрима прежде, чем до него доберётся Ран с её сетью. Нопотом услышал визг Серого, сменившийся отчаянным воем, и понял, что опоздал.

На белом снегу дымилась чёрная полынья… Торгрим окунулся внеё с головой. Когда я выскочил из-за скалы, он как раз вынырнул и,отплёвываясь, схватился за край льда. Я сразу увидел, что он не выберется сам.

Он сказал мне:

– Не подходи сюда, конунгов сын.

Течение неумолимо затягивало его под лёд. Соскользнутокоченевшие пальцы, и Торгриму конец. Он повторил:

– Незачем тебе сюда подходить.

Серый бегал вокруг, подвывая и скуля. Я видел, как гнуласьпод ним тонкая корочка льда. Прозрачная вода выплескивалась на край инемедленно застывала. Я полоснул ножом по ремням лыж, распластался на снегу ипополз.

Лёд неплохо выдерживал ползущего, и я добрался до Торгримабез большого труда. Дотянулся до его рук и обмотал ему запястье концом ремня.Потом затянул петлю у себя на поясе и стал пятиться назад.

Серый всё вертелся рядом и визжал. Салазки перевернулись,мёрзлая рыба вывалилась на снег. Когда салазки наехали мне на руку, я поймалпостромки. Пусть помогает.

Понятливый пёс уперся лапами в снег. Я даже испугался, нелопнул бы ремень. Нет, пожалуй, скорее лопну я сам. Как струна на арфе унеумелого скальда. Я продолжал отползать. Я выдержал усилие, выдержал и ремень.Торгрим навалился грудью на край.