Я слышу, как Лапицкий, посмеиваясь и сам не веря в то, о чемговорит, утешает Олега: ничего не бойся, парень, такой реакции, как у этогобойца за моей спиной, нет ни у кого в этой гребаной стране… И потом, есть массаобстоятельств, которые сыграют тебе на руку. Этот боец за моей спиной знает,что ты должен убить меня. Другой боец за другой спиной этого не знает. Чтобыпонять, что происходит, ему как раз и необходимы три секунды, естественнаяреакция, выше собственной телохранительской головы не прыгнуть, поверь. Да итеатральный софит, который принимает участие в твоем священнодействии, вовремяпогаснет, я тебе обещаю. Ты успеешь. Ты должен успеть.

Я уже знаю – и мельком от Олега, и обстоятельно отЛапицкого, – что расположение коммуникаций, комнат и коридоров полностьюсоответствует тому дому, где будет проходить чествование «влиятельногочеловечишки», видимо, их проектировал один и тот же дерзкий архитектор,проходивший трехмесячную стажировку где-нибудь в Швейцарских Альпах. В планеЛапицкого мне отводится скромная роль официантки, обслуживающей столики длягостей. Когда я спрашиваю капитана, каким образом мне удастся попасть в штатобслуги, он говорит мне: «Всегда и со всеми можно договориться. Ты простозаменишь одну внезапно заболевшую милую девушку, вот и все».

Вечером, накануне операции, мы сидим в холле, близкопридвинувшись к открытому огню камина. Капитан наконец-то показывает намфотографии человека, которого нужно убрать. Жесткое, спокойное, немногоизуродованное осознанием своей абсолютной власти лицо ни о чем не говорит мне.

Я никогда его не видела, но ни жалости (такого никому и вголову не придет жалеть), ни симпатии (такого опасно любить, всегда есть рискнаткнуться на оружейный арсенал в супружеской постели) оно не вызывает, темлучше. Редкий скот, соблазняет нас убийством капитан, полный беспредельщик,отморозок в законе. Самые громкие убийства последних лет – его рук дело, самыйциничный передел сфер влияния – его рук дело… Если его не остановить, можетпроизойти много бед. Так что ваше задание – никакое не задание, ребята, побольшому счету это благородная ассенизаторская миссия, осознайте это…

Никому не хочется осознавать это, особенно когда орудиемвозмездия выступает такая изощренная сволочь, как капитан Лапицкий. Но емуплевать на наши чувства, капитан неудачно шутит гораздо больше обычного, и явдруг замечаю беспросветную азиатчину в его высоких скулах, обострившийся нос ифанатичный блеск ввалившихся глаз.

Бедняжка.

В какой-то момент и капитан, и актер кажутся мне близнецамина пороге жизни и смерти, вот они сидят, бессильно ненавидя друг друга и глядяна огонь. Разговаривать больше не о чем, пора идти спать, но и расстатьсяневозможно.

– Все будет в порядке, ребята, – как заклинаниеповторяет капитан. – Делайте, как договорились, и все будет в порядке. Всерассчитано, поверьте.

Он еще о чем-то говорит Олегу, кажется, о том, что завтралюк в полу на кухне в том доме будет открыт точно так же, как сегодня он былоткрыт в этом доме, что путешествие по заброшенному аппендиксу канализациизаймет не больше двух минут, что он выскочит на улицу, где его будет ждатьмашина с ключами и документами – «девятка», такая же, как у тебя. Не забудь,«девятка». Все это призвано убедить актера в том, что все продумано до мелочей,что никто не собирается его подставлять. Он передает Олегу пояс, расшитыйзолотом, необходимая деталь для костюма Фигаро.

– Как уговаривались, – теперь голос капитана звучитособенно мягко, – штука баков, новый паспорт и авиабилет. Одежда будет в машинена заднем сиденье. Свернешь в какое-нибудь тихое место и переоденешься… Там жетвой багаж. Джентльменский набор преуспевающего холостяка.

– Героин и установка «град»? – без улыбки шутит Олег.

– Ничего криминального, – успокаивает капитан, – костюмот Версаче, костюм от Армани… Рубашки. Два галстука для приемов и демократичнаяджинса для импортных шлюх. Рейс в ноль пятьдесят. Ты успеваешь.

– Куда билет? – спрашивает Олег.

– Как и договаривались, Париж, столица мира. Неплохиебабки на кармане, счетец мы тоже тебе открыли, реквизиты в костюме.

– В каком? От Версаче или от Армани? – Олег ироническиулыбается.

– Да не помню я. На месте разберешься. Поспишь всамолете, там коньяк подают и шампанское, шикарная жизнь. Завидую тебе, парень.Никогда не был в Париже. Ну, подумай, гнил бы всю жизнь в этой гребаной стране.А так – весь мир в кармане, а?

Олег молчит.

«Парень не жилец, ясно», – вспоминаю я слова Лапицкого, имне становится страшно. Я должна сказать Олегу, что все это блеф, что не будетникакого Парижа, никаких шлюх в Булонском лесу, никаких молоденьких балерин,солисток парижского «Нового балета»… Но я не могу вымолвить ни слова. Лапицкийтак убедителен в роли змея-искусителя, в роли хвостатого Мефистофеля, что ясама начинаю верить в недосягаемый Париж ив то, что люк на кухне будет открыт.Был ли он так же убедителен, когда говорил мне о другом Олеге – об ОлегеМарилове, – лучшем друге, который погиб, может быть, только потому, что яосталась жива. Был ли вообще Олег Марилов его лучшим другом или просто членомконкурирующей организации, о которой необходимо собрать сведения? Илипроштрафившимся подчиненным, ловко убежавшим в смерть и не сдавшим дела вустановленном порядке? Я вспоминаю фотографию в квартире Лапицкого –горнолыжная идиллия, улыбающиеся молодые люди, – пожалуй, Лапицкий былискренен. Так же искренен, как сейчас, когда рассказывал актеру о костюмах вчемодане. Что я могу знать об искренности, я, всю предыдущую жизнь бесстрастноигравшая на чужих судьбах как на хорошо настроенном инструменте. Органе,например. Орган – это солидно, это размах. Просто голова идет кругом. Способнали я на искренние чувства? Мертвый Эрик не беспокоит меня даже во сне… Способенли капитан на искренние чувства? И кому из своих людей он может сказать: «Бабане жилица, ясно».

И главное – когда он это скажет?

Может быть, он уже сказал. Кому-то третьему, который дышитмне в затылок.

Как долго я буду орудием в чужой игре?.. И сколько ещечеловек в ней задействовано? Узнаю ли я когда-нибудь? Узнаю ли я когда-нибудьсебя по-настоящему, вспомню ли?..

…Я еще долго ворочаюсь в бессонной постели и думаю о том,что где-то, совсем рядом, так же не спит Олег. Ночь перед казнью, когдазаключенный все еще отчаянно надеется на помилование.

О капитане я не думаю.

Интересно, та женщина, погибшая в машине на шоссе, кем онабыла? И что бы она делала сейчас, если бы выжила и потеряла память? Если быпогибла я, а не она? Должно быть, Лапицкий так же пришел бы к ней в палату, итак же стал бы расставлять силки и капканы, и так же не верил бы ей. Но изагородного дома убитого Кудрявцева она бы не избежала, и унизительногоследственного эксперимента тоже. А потом? Что было бы потом? Нашлось ли в еежизни что-то такое, что позволило бы шантажировать ее так же, как сейчасшантажируют меня?