Или она была ангелом, любимой дочерью, нежной возлюбленной,профессиональным переводчиком с португальского, любительницей холодного борща?А может, она была иностранкой: ведь ее никто не ищет, ее никто не опознал, таксказал капитан…

В любом случае, она была другой. Она не позволила бы делатьс собой то, что сейчас проделывают со мной…

Вздор, Анна, здесь все говорят о твоей циничной хватке, отвоей залихватской прошлой жизни. Вздор, вздор, вздор, ты обязательно всевспомнишь и почувствуешь себя среди этих заигравшихся вероломных людей как рыбав воде. И не захочешь никуда уходить.

Со временем все станет на свои места. Нужно толькоподождать. Черт, забыла выпить таблетку…

Я поднимаюсь и в полной темноте ищу на столе начатый пузырекс таблетками, теми самыми, что призваны помочь моей загулявшей памятивернуться. Ими меня регулярно снабжает Виталик – патронажная сестра посовместительству. Иногда меня подмывает сунуть в рот целую горсть – может быть,процесс ускорится. Принимать эти безобидные круглые шарики – моя добрая воля.«Ты можешь не делать этого, можешь, если боишься, но это последнее слово вмедицине, однократный прием активизирует нужные центры головного мозга, толькои всего, – наставительно говорит мне Виталик каждый раз. – Решай сама. Хотя натвоем месте я бы воздержался вспоминать свою прошлую жизнь: за тобой столькогрехов, за тобой такой хвост тянется, что не обрадуешься».

Итак, все в курсе моей прошлой жизни, даже шофер. Все, кромеменя.

Я нахожу таблетки на столе, глотаю одну – и слышу шорох вкоридоре. Несколько секунд я прислушиваюсь, а потом подхожу к двери ираспахиваю ее настежь.

За дверью стоит Олег.

– Можно к тебе на минутку? – спрашивает он. Неплохоеначало, как раз в духе затянувшейся вечеринки на даче, куда все приезжают внадежде переспать друг с другом.

Откуда я знаю о вечеринках на дачах?

– Можно?

– Да, конечно, входи.

После пощечины в гараже мы ни разу не разговаривали, он дажене смотрел в мою сторону, и только в напряженной спине я читала по буквам:«Сука, сука, сука. Продажная сука».

– Не могу заснуть.

Еще бы тебе заснуть, когда маячит утро перед казнью.

– Я тоже.

– Прости меня, – Олег непривычно тих, и даже голос –роскошный, хорошо поставленный голос – изменяет ему. Как будто уже готовитсянавсегда покинуть бесполезное тело.

– За что? – Я искренне удивляюсь.

– Тогда, в гараже. Я верю, что ты хотела мне помочь.

– Ты тоже прости меня. Теперь удивляется он:

– За что?

– Ну, не знаю… За то, что надежда была лишний разобманута. Не стоило так поступать с ней. Я просто хотела что-то сделать длятебя. Ты веришь? – Боже мой, ну почему мне так важно, чтобы он поверил?..Почему мне так важно, чтобы он поверил именно сейчас, когда наши жизни – и егои моя, – ничего не стоят?..

– Да. Я верю. Но теперь это не имеет никакого значения.У тебя есть курево?

Конечно же, у меня есть курево, Лапицкий из особогорасположения ко мне исправно снабжает меня «Житаном», должно быть, этотмаленький женский каприз гирей висит на финансах капитана.

Я выбиваю сигарету из пачки, протягиваю ее Олегу ипредупредительно щелкаю зажигалкой, как какая-нибудь вышколенная официантка внавороченном кабаке. Нужно вживаться в сегодняшнюю роль на банкете, независимони от чего трезво думаю я. И все-таки говорю Олегу:

– Ты же вроде не куришь?

– Раньше не курил. Связки берег. Теперь все равно.Думаю, они больше мне не понадобятся, – он жадно и неумело затягивается.

– Все будет хорошо, – говорю я, только для того, чтобычто-то сказать.

– Конечно, – говорит он, только для того, чтобы что-тосказать, – я надеюсь на это, как последний дурак.

– Не в их интересах тебя подставлять.

– Они меня уже подставили. Скажи, ты будешь там длятого, чтобы потом, когда все кончится, пристрелить меня? – Он тщательноподбирает слова, он хочет застать меня врасплох этим своим вопросом:стандартный психологизм всех псевдоэкзистенциальных пьес, в которых он принималучастие.

– Нет. Может быть, кто-то другой, – я тщательноподбираю слова, как раз в духе стандартного психологизма.

– Зря я отказывался от сигарет, – мужественно говоритон, глотая дым. – Отличная вещь, и в башке легко.

– Еще не поздно начать.

– Ты думаешь?

– Конечно.

– Это французские сигареты? – Он кивает на пачку сбелым летящим силуэтом женщины на ярко-голубом фоне.

– Все говорят, что французские. «Житан Блондз».

– У меня есть шанс?

– Думаю, да.

– Ладно, черт с ним, давай поговорим о чем-нибудь… Явсе равно не засну.

Я поощрительно молчу: почему бы не поговорить, в самом деле?Он садится в кресло – любимое кресло моего мучителя Лапицкого – и поджимаетколени под подбородок, – такая поза призвана умилять стареющих актрис. Сейчас,когда в комнату проникает только свет одинокого фонаря, он кажется мне совсемюным, не сыгравшим ни одной роли мальчиком.

– У тебя есть кто-нибудь? – спрашивает он.

– В смысле?

– Кто-нибудь, кроме этой банды.

– У меня был… У меня был один человек, – я вспоминаютело Эрика, лежащее в луже собственной крови в чужой квартире, – но его большенет. Его убили.

– Потому ты здесь?

– Нет. Я здесь потому, что я убила.

– Это не страшно? Убивать, я имею в виду. Я пожимаюплечами. Если бы я помнила!

– Я знаю, что бы сказала Марго, если бы увидела менятут. Если бы узнала, что я собираюсь сделать.

Марго – я уже слышала это имя. Марго, которая подарила Олегу«девятку». Марго, которая была голубой мечтой детства Лапицкого…

– Ну и что бы сказала твоя Марго?

– Не промахнись, Ассунта, – вот что бы она сказала. Ябыл с ней счастлив. Ты была с кем-нибудь счастлива?

– Не знаю.

– Она сделала меня тем, кто я есть… Она сделала меняактером. Лучше ее никого не было. Во всех, с кем я спал, я видел только ее. Язнал ее до мелочей: как она ходит, как она улыбается, как она беспрерывно курити кладет все свои кольца в пепельницы, чтобы их легче было найти. Она обожаетсеребро. Она и меня пыталась приучить к нему. Она заказала мне перстень у оченьизвестного ювелира: замечательная работа. Вот только я не люблю перстней. Янадевал его только тогда, когда приходил к ней… Я все время боялся потерятьего.