может быть ваша история. Ученик знал заклинание, которым можно было вынудить метлу носить воду, но не помнил слово, что могло остановить… вода залила жилище… Дивными дорогами идёт необходимость к Проведенческой цели. 1814 год пробудил в немцах желание и чувство свободы, год 1863 может то же самое сделать для вас. Мы погибнем, но идея выйдет победителем.

– А вы могли бы жить! – подхватил россиянин. – Для чего добровольно умирать?

– Для идеи! Народы добровольно не принимают миссии и сами не могут их с себя сбросить, хотя бы им они были в тягость. Выполняют их часто невольно и неведомо до смерти и после смерти, как цветок, аромат и качества которого сохраняются в нём, хоть рука человека сорвёт со стебля и бросит на бездорожье. Через сто лет вы иначе будете о нас судить и поставите памятники тем, которых сегодня свирепо мучаете. Бог велик, человечество бессмертно, а идеи есть Божьми детьми! Только вам, молодым, может казаться, что сумеете с ними бороться! Вы не замечаете, что то, что вам кажется борьбой и убийством, есть иная форма работы, общей с нами.

Император Николай был таким же хорошим работником на поле общей свободы, как в ином роде Гарибальди… его гнёт был таким же инструментом для прогресса, как в другом месте широкие, открытые его поля.

Николаевскому самоуправству Польша обязана тем, что живёт и не спит, и может благодарить ваше насилие за наше моральное возрождение, купленное ручьями крови. Значение людей и фактов никогда нельзя различить вблизи, нужно немного перспективы, чтобы их охватить целиком. То, что на первый взгляд кажется грубым и неприятным, издалека блестит праздничным светом.

– Вы меня пугаете, – сказал генерал.

– Быть может, – ответил Еремей, – за это поеду в Кострому или Вятку, но моё путешествие не выгонит тысячи, не изменит ни на один волос того, что по верховному праву человечество добьётся из-за вашей и нашей… глупости.

– Какое счастье, что у нас нет разума! – улыбнулся Живцов. – Могли бы поколебать им судьбы мира.

– Хорошая шутка, но не правда, – добросил старик, – если бы у вас и у нас был разум, вместо того, чтобы пачкаться в крови, мы пошли бы по лучшей дороге и всё равно, однако, к этой же цели. Участь может задержаться и усложниться, измениться не может.

– Это уже чем-то смахивает на турецкий фатализм, – улыбаясь, сказал Живцов.

– Нет, но на неизменность некоторых законов, к которой ум в конце концов должен прийти, хоть бы назвал её каким угодно именем. Мир не может стоять без крепкого и нерушимого закона, мы видим эти законы в мире материальном, незыблемые тысячилетиями, также они существуют и правят в моральных сферах. Нарушать их смешно; если камень попадёт в эту мельницу, не остановит оборотов, а будет раздавлен.

– Gare a Vous! – смеясь, сказал Живцов.

– Остерегайтесь, потому что и вы не исключение, – говорил старик дальше. – Эта мельница и вашу мощь может измолоть, если вы будете сопротивляться необходимости времени, эпохи и судьбы человечества.

– Мы слишком далеко зашли, – сказал генерал – я рад бы спуститься на эту юдоль плача и ближе касающихся нам тысячи дел.

А стало быть, вы готовите революцию?

– Мы? Нет, но вы сами толкаете к ней… будет по вашей воле и наступят для нас великие катастрофы, великие и горькие триумфы для нас, радуйтесь, вы несомненно победите! Но что стоит за этой тучей в приговорах Провидения… один Бог знает.

– И мы, – прибавил живо русский, – если вы сорвётесь, мы раздавим вас, выступим, уничтожим, Польша погибнет!

– Польша не погибнет, – ответил Еремей, – много поляков… но не Польша. Польская идея может только тогда слиться и исчезнуть в общем деле мира, когда победит; пока сражается, она не может быть побеждённой.

– Почему?

– Потому что она выше, чем эта идея, которой вы сделались защитниками, вы приведёте с собой прошлое, мы – будущее… а от имени прошлого никто никогда на земле не побеждал. Возвращение к тому, что кончилось, – мечта.

– Говорите про себя… – прервал генерал, – мы – представители нового мира, вы желаете шляхетского феодолизма, подданства, возвращения к магнатской и шляхетской республике. Мы…

Старик сильно засмеялся.

– Ещё одна клевета, – сказал он, – уже не мучает, так у вас пишут и говорят те, что хотят нас съесть во имя темноты. Старая Польша так же невозможна, как ваша старая Москва… наша шляхта принесла большие жертвы и, хоть с болью, принесёт ещё гигантские жертвы. Она хочет свободу не для себя, а для всех. К несчастью, вы не доросли до того, чтобы понять нас, а мы… чтобы рассчитать собственные силы… Наши притязания чисты… порывы велики… но дыхания для свершения гигантского дела не хватает. Оставим друг друга в покое, генерал… вы видите, мы не можем друг друга понять, я вижу в вас людей, которые служат деспотизму, временно переодетому в демократическую сермягу; вы в нас всегда видите только закованную шляхту, желающую вернуть привилегии и розгу для крестьянина. Прибавьте к этому старую байку о французах, которые едят лягушек, об англичанах, продающих жён на упряжь за два шиллинга… это всё пойдёт в паре…

И старый Еремей начал смеяться, но во влажных глазах его были слёзы… а русский глубоко задумался.

– Наиболее неподходящей пары, чем Россия и Польша, не было под солнцем, – сказал Еремей, – среди самых достойных я не знал ни одного русского, который был бы в состоянии оценить Польшу и поляков, может, также нет ни одного поляка, который понял бы русского. Генерал в вас много хорошего, всё плохое в вас происходит от деспотизма. Любой из ваших изъянов – это его ребёнок, они носят на себе клеймо происхождения… и долго, долго вы будете от них лечиться. Ваши глаза уже в тумане и темноте угадывают рассвет, вы чувствуете, что приходит свет, но он вас поразит и вы закроете от него ваши глаза, потому что привыкли к ночи, а ночь и сон продолжались долго.

Кто знает, может, в интересы Провидения входит использование наших ошибок способом, которого не ожидаем ни мы, ни вы… ничто не проходит напрасно, даже пыль, что летит по дороге, – необходимый фактор для мировой истории… может засыпать глаза в минуты, когда ненужное зрелище должно было их поразить.

– А значит… а значит, – сказал русский, – революция неизбежна, кровопролитие, и мы… мы вновь будем вынуждены выступить как варвары перед светом.

– Пусть это вас не волнует, – ответил Еремей, – мир в эти минуты всё вам простит, лишь бы сидел спокойно в мастерской и за банкирским бюро. Рассчитает пролитую кровь на