– Заведую интернатом всю жизнь. Смело могу сказать: наш домуникальный, других таких нет. Остальные только кричат о том, что детям следуетсоздать человеческие условия, да требуют денег, а мы живем одной семьей. И укаждого своя роль. Я – дедушка, Сергей Филиппович, самый главный, мое слово –закон. Есть у нас две бабушки, мама, папа, дяди, тети… Ну а дети все друг другубратья и сестры. Обедаем, завтракаем и ужинаем по часам, но ходить на кухнюпить чай, кофе или какао никому не возбраняется в любое время. Отбой и подъемна рабочей неделе строго фиксирован, зато в выходные кто хочет спит до полудня.Книги для всех, игрушки тоже. У девочек постарше – косметика, кое-кто изстаршеклассников курит, но тут строгий договор – только в отведенном месте. Иникаких общих дней рождений раз в месяц. Каждый получает подарок и поздравленияв свой день.

– Как же вам такое удалось?

Сергей Филиппович развел руками:

– Коллектив замечательный, люди по тридцать-сорок лет вместеработают. А из новеньких удерживаются только родственные души. Злые, жестокиеотпадают сами собой, они просто не вписываются в обстановку.

– Ну а деньги откуда? Сейчас все плачут, что голодно!

Директор хитро улыбнулся:

– Мы же семья, и остаемся родственниками, даже когда детиуходят в большую жизнь. Выпускников много, все помогают. Один телевизоры купил,другой игрушек привез, третий – картошки. Лечимся у своего врача, стрижемся усвоего парикмахера, ремонт собственными силами делали, а материалы Леня дал, онтеперь магазин большой держит.

– Неужели все помогают?

– Да, – гордо сказал Сергей Филиппович, – ни одногоисключения не помню.

– А Рощин?

– Жорка? Золотая голова, потрясающий бухгалтер, сколько оннам отчетов сделал, сколько интересного подсказал, чтобы людям нормальнозарплату давать.

– Вы знаете, что он погиб?

Сергей Филиппович кивнул:

– Ужасная трагедия. Жена говорила, будто курил у открытогоокна, голова закружилась. Молодой, здоровый, красивый… Сильно переживали.

– Как вам кажется, Жора был верующим?

Директор поднял брови:

– Раньше нет, да мы все в прежние годы были атеисты. Апочему спрашиваете?

Я достала из кармана бордовое удостоверение с золотымибуквами «МВД» и ответила:

– В Подмосковье появилась секта «путников», которойруководит обманщик, натуральный мошенник. Устроились сектанты в одной издеревень, адрес держится строго в секрете. Но у нас имеются сведения, что Рощинбыл связан с ними и его смерть не простая случайность. Вот подумали, может, ктоиз ваших в курсе.

Сергей Филиппович нахмурился и забарабанил пальцами постолу. Потом сказал:

– Была у нас одна неприятная история, единственная за всевремя существования дома. Для меня она – как нарыв, напоминание о моейнесостоятельности, и Георгий Рощин сыграл тут свою роль.

– Можно поподробней? – попросила я, устраиваясь в мягком,удивительно удобном кресле.

Сергей Филиппович ухитрился так поставить дело, что детипопадали в его семью, когда им исполнялось три года. Теоретически детский доммог пополниться ребенком любого возраста. Новички двенадцати-тринадцати лет нередкость в других приютах, но только не у Костомарова. Директор боялсяразрушить уникальную структуру. Малыш, переведенный в три годика из домамалютки, охотно принимал игру в «папу-маму», подросток же скорей всего отвергбы подобные взаимоотношения. А Сергей Филиппович дорожил своим домом, вот исопротивлялся как мог, даже объявлял карантин, сообщая в роно: в интернатегепатит, менингит и бог знает что, лишь бы не принимать подросших уже детей.

Потом брат Сергея Филипповича, сделав невероятную карьеру,стал одним из секретарей Московского городского комитета Коммунистическойпартии. Детдому моментально присвоили статус экспериментального, директорполучил звание «Народный учитель РСФСР». Более того, заведение отдали под эгидуИнститута детской психологии, выведя его из подчинения Министерстваобразования. Сергей Филиппович вздохнул полной грудью: семье больше не угрожалибури.

Только один раз он сделал исключение. И то лишь после звонкас Петровки.

– Сделай милость, – басил в трубку генерал, хороший знакомыйдиректора, – знаю, что не берешь подростков, но тут совершенно особый случай.Секту мы накрыли, преступные дела обнаружились. Все получили сроки, а детишекпо приютам распределяем. Но есть там один мальчишка… В общем, хочу, чтобы взялего именно ты.

– Сколько лет? – поинтересовался директор.

– Тринадцать.

– Ни за что, – отрезал Сергей Филиппович.

Генерал принялся упрашивать и в конце концов сказал:

– Помнится, ты просил у меня учреждение какое-нибудь бывшеедля твоих питомцев отдать? Так вот – берешь парня, получишь домик подЭлектросталью, как раз на семьдесят человек, мы там колонию ликвидируем.

Директор, конечно же согласившись, спросил:

– Чего это ты так о мальчишке печешься?

– Волчонок он, а не ребенок, – вздохнул генерал. – Никто,кроме тебя, с ним не справится. В любом другом детдоме всех под себя подомнет,запряжет и поедет, а у тебя, я надеюсь, все будет по-другому.

Сергей Филиппович тогда изрядно перепугался. Но когда КоляШабанов появился, немного успокоился.

– Кто? – потрясенно переспросила я.

– Николай Шабанов, – ответил собеседник, – совсем неплохоймальчик, и поселили его как раз вместе с Жорой Рощиным.

Ничем особенным Коля не выделялся, разве что ел мало и невсе, и никакие уговоры воспитателей не действовали. Еще он упорно отказывалсяназывать учителей мама и папа. Предпочитал обращаться по имени-отчеству,категорически не желая играть в «семью». Но Сергей Филиппович ухитрилсявывернуться из щекотливой ситуации. Объяснил внукам просто:

– Коленька пришел к нам из другого дома, мы его пригрели,как положено в хороших больших семьях. Он нам не родной, но близкий.

Впрочем, других хлопот Коля не доставлял. Учился нормально,порядки соблюдал, поручения выполнял. Правда, ни с кем не дружил, лишь с ЖоройРощиным связывали его какие-то подобия взаимоотношений.