– Как же вы не понимаете, мадемуазель Николь? – удивленноуставился на меня доктор. – Дверь запер и унес ключ с собой тот, кто убилвашего брата!

– Иисусе! – возопила мамаша Мишю. – С чего вы взяли, что тутпроизошло убийство?

– Только с того, что в двери нет ключа, – пожал плечамидоктор. – Только с того. А сейчас, мамаша Мишю, подите к мсье Жерарди исообщите ему, что его сын был вынужден воротиться в монастырь. Да поскорей!

Сиделка торопливыми шажками, как хлопотливая курица,удалилась. Я подумала, что, прежде чем добраться до спальни отца, она успеетрассказать о смерти Себастьяна и второй сиделке, и повару, и вообще всем, ктопожелает слушать.

– Я ничего не понимаю в убийствах, – угрюмо сказала я, – носдается мне, что мамаша Мишю права. Ну кто, посудите сами, мог убить моегобрата? Зачем? И чем? Вы видите здесь нож? Шпагу? Или, быть может, под кроватьюваляется еще дымящийся пистолет?

– Под кроватью он, скорее всего, не валяется, иначе егозаметила бы мамаша Мишю, – угрюмо молвил доктор. – Но вы правы, ножей ипистолетов я здесь не вижу, так же как и шпаг.

– На теле моего брата нет никаких ран, кроме какой-тонесчастной царапины.

– Ран нет, – снова произнес доктор покладисто. – Но ведьубить можно и ядом.

– Ядом! – насмешливо воздела я руки. – Вы хотите сказать,моего брата отравили? Да у нас дома даже крыс травить нечем, не то что людей.

– Ну, чем был отравлен ваш брат, определит особеннаямедицинская процедура, называемая вскрытием. Она покажет изменение внутреннихорганов, а каждая картина изменения указывает на определенный яд. Не станувдаваться в подробности, но медицинская наука весьма и весьма продвинуласьвперед по сравнению хотя бы с тем временем, когда в Париже свирепствовала мадамБренвилье.

– Что вы говорите, сударь… – прошептала я, неотрывно глядя влицо Себастьяна. – Я однажды видела на нашей улице похороны торговца, которыйотравился квасцами. Сколько муки застыло на его лице! Все страдания, какиетолько может испытать человек! Да и жертвы мадам Бренвилье, сколь я знаю,умирали с печатью мучений на лице. А мой брат… Разве вы не видите? Он уснулпримиренный с жизнью. О смерти, которая настигла его, может мечтать лишьправедник. Такое ощущение, что он совершенно исполнил свое предназначение, свойдолг: примирился с отцом, со мной, своей младшей сестрой…

– Причем сделал это очень вовремя, – непримиримо перебилменя доктор. – Как раз накануне смерти отца! И теперь волей-неволей дочьнаследует то, что, очень может быть, ей пришлось бы делить с братом…

Мне словно бы выплеснули в лицо целый чугун кипятка! Жаромтак и обдало, дышать стало нечем, глаза перестали видеть, словно их выжгло…

– Вы что?! – прохрипела я. – Намекаете на то, что я убиласвоего брата? А зачем, скажите на милость? Наследство… Какая несусветнаяглупость! Да ведь всем известно, что отец давно вычеркнул Себастьяна и изсвоего сердца, и из завещания. Почти наверняка я после его смерти получу вообщевсе, а если не все, то бо́льшую часть. Какой же мне смысл… Нет, я понимаю,что если бы главным наследником был брат – в ущерб мне! – тут еще можно было быстроить оскорбительные для меня фантазии, а так… Какой смысл?!

– Ваши слова звучат очень логично, – скучным голосомпроговорил доктор, – но все же я должен сообщить о случившемся префектуполиции.

– Да уж как хотите, – кивнула я. – Если думаете, что этонеобходимо, то сообщайте. Только, умоляю, прежде подумайте хорошенько – и невысказывайте при нем домыслов, которые могут быть для меня оскорбительны и дажегубительны. Вы ведь знаете, что такое дурная слава. Одно ваше неосторожноеслово – и я погибла, поистине погибла. Сплетни, оговоры…

Он пожал плечами:

– Я вовсе не склонен к оговорам, мадемуазель Николь. Всетеперь будет зависеть от следствия. Я сейчас иду к префекту. А вам советуюпоискать ключ от комнаты в карманах вашего брата. Если он найдется здесь –хорошо, отлично. Но если он исчез, тогда подтвердится моя версия об убийстве. Опредумышленном убийстве!

Он ушел, и я осталась одна возле тела Себастьяна.

Я смотрела на него – и жалела, мучительно жалела, что таквсе сложилось. Мы с этим мужчиной не должны были родиться братом и сестрой.Нет, не должны были! Вот уж воистину – «Смертного рок у тебя, а желанье твое недля смертных».

Я склонилась над ним, поправила подушку, провела руками поего телу.

Прощай, прощай…

Что-то шелохнулось сзади.

– Простите, мадемуазель, – раздался испуганный голосБарбары. Так, значит, она уже рассталась со своим разносчиком? – Извольтескорей отправиться в комнату вашего батюшки.

Потом послышался какой-то странный звук.

Я обернулась. Оказывается, Барбара рыдала!

– Что случилось? – спросила я. Почему-то мои губы двигалисьс трудом, словно оледенели.

– Ваш батюшка… мсье Жерарди… – Она несколько раз осениласебя торопливым и неуклюжим крестным знамением. – Он только что скончался!

Я покачнулась, ноги не держали меня. Я точно упала бы, еслибы не знала, что могу упасть только на кровать и тогда окажусь лежащей рядом смертвым Себастьяном.

С мертвым братом и любовником!

Ужас отрезвил меня.

– Что произошло? – с трудом нашла я силы пролепетать. – Мойотец ведь был жив несколько минут назад. Что же случилось?

– А все мадам Мишю… – давясь слезами, вымолвила Барбара. –Она старая курица, все кудахтала и кудахтала: бедный мсье Себастьян, такоймолодой, такой красивый… Так, причитая, она и ввалилась в спальню вашегобатюшки, а господин нотариус возьми да спроси…

– Господин нотариус? – повторила я недоумевающе.

– Ну да, мадемуазель, нотариус Пастер, вы его знаете.

Конечно, я знала мэтра Пастера, он занимался бумагами отца идержал у себя его завещание. Какая сила принесла его сегодня? Зачем? Неужелиотец так расчувствовался при виде вернувшегося блудного (вот уж воистину так!)сына, что решил немедленно вернуть ему и свое расположение, и свои деньги? ИлиСебастьян успел, успел-таки оговорить меня в глазах отца, прежде чем смертьвстала между ним и мной?

Да нет, он не мог успеть! Или…

Бессмысленно расспрашивать Барбару, она все равно ничего незнает.

– Ну и что случилось после? О чем спросил мэтр Пастер?