Думаю, Вам очень нравится властвовать над поступками людей –даже в такой мелочи. Ну и, конечно, Вы любите деньги…

Тогда я вспомнил об одной женщине, которая жила за двестилет до Вас, но которая тоже больше всего на свете любила деньги – и порок. Радиэтого она на многое пошла – стала проституткой и убийцей. Ее имя… о, Вы знаетеее имя, верно? Вы знаете о Николь Жерарди? Я понял это по Вашим вспыхнувшимглазам, когда назвал его. Вы тотчас затаились – однако Вы выдали себя. Я тожесебя выдал – делал слишком откровенные намеки. Вы поняли, что я видел нищенку иразгадал Ваш секрет. Но Вы должны знать, мадам Дюбоннез, – Вам нечего менябояться. Я не собираюсь Вас разоблачать, не собираюсь Вас шантажировать. Яникогда не осуждал Николь Жерарди. Напротив, я жалел ее. И Вас тоже жалею, неосуждаю и Вас. У меня нет теперь сомнений, что Вы – правнучатая племянницаНиколь, Вы с ней родня. В каждом из нас есть нечто, чему он не можетпротивиться, что-то вроде родового проклятия. На Вас лежит проклятие Николь. Выне властны над собой. Вы совершаете то, что совершаете… А кто я такой, чтобысудить Вас?

Вы должны знать, что я Вас не выдам ради Николь. Вы написалимне письмо, предлагаете встретиться на дороге во Френ через два дня. Япредчувствую, что там Вы попытаетесь подкупить меня, обеспечив мое молчаниеденьгами.

Пишу это письмо, чтобы успокоить Вас, мадам Дюбоннез: я Вамне враг. Я историк, поймите. Историк не может вмешиваться в судьбы людей, неимеет права судить и выносить приговоры. Он наблюдатель, сторонний наблюдатель!Поэтому, еще раз повторюсь, Вы не должны бояться каких-то разоблачений с моейстороны. И не должны унижать ни меня, ни себя, умоляя меня о молчании или,господи помилуй, предлагая мне за него деньги. Наоборот, я буду умолять Вас –умолять на коленях! – позволить мне хоть одним глазком взглянуть на дневникНиколь Жерарди. Что-то говорит мне, что бесценная реликвия у Вас. Поверьте,позволив мне взглянуть на нее, а еще лучше – снять с нее копию, Вы окажетенеоценимую услугу не мне, а всей мировой исторической науке, этой госпоже,которой я верно служу.

Конечно, я мог бы позвонить Вам по телефону из гостиницыЖоффрея Пуссоньера, в которой я остановился, но это, как принято выражаться, нетелефонный разговор. Именно поэтому я приехал в Нуайер, чтобы отправить письмос почтамта – так оно дойдет до Вас уже сегодня.

Прощайте, мадам Дюбоннез. До встречи! Искренне расположенныйк Вам – Патрик Жерар.

Нуайер, почтамт, август 1985 года».

Алёна закончила читать письмо и немедленно начала сначала.Она перебегала глазами со строки на строку, будучи не в силах сосредоточиться.Ответы – вот они, ответы! Так и высыпались на нее по воле небес! Конечно,появились какие-то новые вопросы, но совсем неважные по сравнению с главным.

Столь многое открылось, стало понятным! Но что теперь делатьс этими открытиями?

Ее даже затошнило от напряжения. И вообще, она слишком долгочитала. Алёна старалась никогда не читать ни в машине, ни в автобусе, ни даже втрамвае, потому что ее немедленно укачивало. Не хватало сейчас начатьконвульсивно дергаться и хвататься за горло, знаками умоляя Жюля остановиться,потому что ее, кажется, вот-вот вырвет…

– Можно окно открыть, а? – спросила она сдавленно. – Мнечто-то…

И замолчала. Секундочку, а где это они? За лобовым стекломлежала вовсе не дорога Нуайер – Мулян. Стоп, как Жюля сюда занесло? Значит, онвсе-таки свернул не в том направлении на развилке на горе. Поехал не прямо, аналево, вот они и оказались на шоссе, ведущем на Френ. Ну и кругаля дали! Чтоза день сегодня такой блудливый, интересно? То она шлялась невесть где, теперьвот Жюль заплутал. Или он заплутал, потому что на сегодня у Алёны Дмитриевойтакая судьба? Вот смех-то!

– Слушайте, мы не туда заехали, – сказала она. – Это дорогана Френ!

– А вам не все равно? – хладнокровно отозвался Жюль.

– То есть как?! – растерялась Алёна.

– Да так. Сегодня вы бегали в Сен-Жорж, вчера в Самбур, ну авот сейчас по этой дороге побегаете.

Что за чушь он несет?!

– Вы откуда знаете, что я вчера бегала в Самбур? Следили замной, что ли?

– Следил, – кивнул Жюль, не отрывая глаз от дороги. – А вы ине видели ничего? Эх, растяпа! Я вчера мимо вас трижды проезжал, даже рукойпомахал, а вы ни черта не видели.

– Рукой помахали? – пробормотала Алёна. – Погодите-ка! Япомню, мне махал рукой водитель «Мазды». Черной.

– Ну конечно! – радостно уставился на нее своими светлымиглазами Жюль. – В ней был я.

– Понятно, – кивнула Алёна. – У вас две машины?

– Прокат, – фамильярно похлопал Жюль по рулю.

– А та сломалась, что ли?

– Да нет, просто примелькалась.

– Кому?

– Всем. Прежде всего вам. Кроме того, ее вчера видели дваваших приятеля, французские крестьяне.

Алёна быстро вскинула на него глаза и тотчас опустила. Ееначало трясти, и сейчас самым главным было – не показать спутнику, как ей вдругстало страшно.

– Ну я же говорила, что вы не француз! – проговорила онасамым приятным на свете голосом.

– И что вы на сей раз проанализировали? – хмыкнул он.

– Да эпитет. Какой француз сказал бы – «французскиекрестьяне»?

– Не цепляйтесь к словам, – почему-то рассердился Жюль.

– Хорошо, не буду. Извините, меня всегда называли пуристкой,– повинилась Алёна и невольно вздрогнула оттого, что употребила глагол впрошедшем времени – «называли». Правда, в данном контексте иначе не скажешь, нос другой стороны…

– А что плохого в том, что «французские крестьяне» васвидели? – продолжала болтать наша героиня, с тревогой поглядывая по сторонам.

Они приближались к Френу, и начинались самые неприятныеместа на дороге – узкая лощина, с двух сторон сдавленная стеной леса. КогдаАлёна здесь бегала, ей всегда казалось, что кто-то смотрит в спину. А иногдатакой странный свист вдруг по шоссе проносился, будто шины велосипеда.Оглянешься – нет никого…

У нее мурашки пробежали по спине.

– Лишние свидетели, – лаконично буркнул Жюль.

– Свидетели?

Он пожал плечами: