Плакала Фаина. Она сидела, уронив голову на стол (комнаткабыла крохотная, старый диван, стол, стул, больше ничего туда и не влезло,видимо, тут отдыхали дежурные), плечи тряслись.

Мазур потоптался, осторожно потрогал ее за плечо:

— Фая…

Она подняла заплаканное лицо, попыталась взять себя в руки,улыбнуться:

— Сам возьми ключи, там, под номерами…

И вновь упала головой на руки. Насколько он разобрался, г ла в н ы е слезы уже были позади, наступило то мучительное состояние, когда иплакать нельзя, и остановиться не можешь…

Вышел на цыпочках, вынул ключи из темно-коричневой фанернойячейки.

— Что там? — тихо спросил Кацуба.

— Ревет, — пожал плечами Мазур. — Пошли?

— Иди успокой женщину, дурак… — Майор подтолкнул еголадонью в плечо, забрал свой ключ и, чуть сутулясь, побрел к лестнице. Мазурвпервые видел, чтобы Кацуба б р е л.

Вернулся в комнатушку. Нагнулся, осторожно провел ладонью посветлым волосам:

— Что случилось, Фая?

Вот теперь она справилась с собой — подняла голову, прикусивгубу, по-детски вытерла глаза мякотью большого пальца:

— Брата убили. Ты что, не знаешь? Его же застрелиливместе с вашей Светкой…

— Подожди-подожди, — сказал он растерянно, ни черта непонимая. — Со Светой… Гриша?

Она кивнула, всхлипнув.

— Родной?

— Ага, — кивнула зареванная Фаина. — Я же Агафоновна…ну да, откуда тебе было знать… Что там у них случилось?

— Не знаю, — сказал Мазур. — Стреляли на улице, вспину, мы только что из… Видели, в общем.

Она больше не плакала, только губы беспрестанно кривились.Надо же, не смог раньше сообразить, на кого она так похожа…

— Посиди со мной, ладно? — попросила она.

— Конечно… — быстро сказал Мазур, оглянулся, опустилсяна потертый диван.

— Будешь?

Он мотнул головой, честно сказал:

— Не идет.

Фаина отвинтила пробочку с бутылки коньяка, налила себепальца на три, выпила морщась, как лекарство. Одернула синюю блузку, понеистребимому женскому инстинкту пытаясь навести марафет, вытерла лицо платком.Мазур сидел, чувствуя себя глупее некуда.

— Сто раз ему говорила, что этим и кончится, — сказалаона, уже с сухими глазами. — По телевизору только и показывают, как их взрываюти стреляют. Мафиози доморощенный… Заходил Жечкин, смотрит так, словно я тоже снаганом шлялась… — по-детски шмыгнула она носом. — Как думаешь, он не мучился?

— Да нет, — сказал Мазур. — Там все… сразу.

— Господи, Господи… — она старательно три разаперекрестилась. — И честно жить не дают, и на кривой дорожке капканы на каждомшагу понаставлены…

«Теперь понятно, почему те шпанцы так ее испугались тогда, —подумал Мазур. — Не в боевитости дело. Сестра Нептуна — это, знаете ли, титул…»

Она налила себе еще, выпила медленнее. Села рядом с Мазуром,подперла ладонями щеки, долго смотрела в угол, временами тяжко вздыхая исодрогаясь всем телом.

Все дальнейшее произошло совершенно неожиданно. СначалаФаина уткнулась ему в грудь, и Мазур в приливе нешуточной жалости долго гладилее по волосам, потом вдруг почувствовал ее губы на щеке, и отстраняться было бынелепо, так и держал ее в объятиях, с некоторым стыдом ощутив естественноемужское желание.

Оказалось, что стыдиться, кажется, и не следует — ее пальцыпроворно расстегивали рубашку, Мазур в последнем приступе добропорядочностипопытался было что-то вякнуть, но Фаина явно ждала от него не душевногоблагородства, прильнула совершенно недвусмысленно, откинулась на диван, увлекаяза собой. Закрыла глаза, потеребила воротничок блузки, распахивая.

— Свет погасить? — шепотом спросил он.

Она мотнула головой, нетерпеливо отозвалась:

— Дверь только прикрой…

Освобождая ее от последних тряпочек, Мазур подумал сначала,что он есть распоследняя сволочь, готовая воспользоваться печальным моментом,но без всяких натяжек, трезво прикинув, пришел к выводу, что материть себя нестоит. Именно это ей сейчас и нужно. Именно это, именно сейчас…

Угадав неким чутьем, чего ей хотелось, не жалел и не берегпартнершу — брал ожесточенно, почти грубо, рывками опускаясь на шее, накрывладони ладонями, переплетя пальцы, очень быстро довел ее до финала, ощутил, какраспростертое под ним тело расслабилось, но понял, что останавливаться нельзя,продолжал, медленнее и ласковее, ни о чем уже не думая, подхлестываемый еекороткими стонами. Жаждавших забытья было двое — и они, вцепившись друг вдруга, испытывали один на двоих страх разъединиться, остановиться, перестатьбыло ужаснее всего на свете…

Мазур разлепил глаза далеко не в лучшем настроении — к себев номер вернулся под утро, когда Фаина уснула, а он был, как ни крути, уже нетот бравый лейтенант с памятной фотокарточки, на которой семеро свежеиспеченныхофицеров, выставив напоказ кортики, стоят короткой шеренгой перед Меднымвсадником. Уже начинал временами ощущать справедливость поговорки — если послесорока у тебя ничего не болит по утрам, значит, ты в морге…

Шлепая к двери, в которую деликатно, но непрестаннобарабанили, он сообразил, что перед тем, как проснуться, как раз и видел во снеэту самую фотографию. Двое из семи дослужились до контр-адмиралов, трое погиблипри таких обстоятельствах, что и через полсотни лет не рассекретишь, шестому вдевяностом, в автобусе проломила голову бутылкой пьяная эстонская свинья. ОдинКирилл Мазур получился какой-то непонятный, выломился из заведенного порядкавещей и пристал неведомо к какому берегу…

— Кто? — спросил он, помня о бдительности.

— Друг Миша, — ответили из коридора.

Кацуба энергично вошел в прихожую, держа перед собой большуюбелую кружку с темным дымящимся содержимым. В коридоре маячил еще кто-то, носледом не вошел.

— На, — Кацуба сунул ему кружку. — Быстренько жри кофе,и пойдем по делам, их у нас с утра немеряно…

Мазур принялся хлебать кофе, делая перерывы для того, чтобывлезть в джинсы, в рубашку, надеть носки. Кацуба притопывал от нетерпения. Лицоу него было самое обычное, любой посторонний свидетель мог бы поклясться, чточеловек этот находится в приятном настроении и житейскими невзгодами необременен. Мазур представлял, сколько нервов отнимает такая вот внешнебеззаботная вывеска, но ничего, конечно, не сказал. Какие тут, к черту,душевные сочувствия вслух?

Они вышли в коридор. Человек, дожидавшийся там, выгляделсамым обыкновенным обитателем заполярной глубинки, угнетенным реформами ималость обнищавшим, но не запившим — и лицо было соответствующее, и одежда,смесь дешевого импорта с армейским камуфляжем. Фигура по нынешним временампримелькавшаяся.