– Александр, скажи им.

Потемнев лицом, Вагасков смотрел в дальний конец лагуны, где белел на воде обрывок детского платьица.

– Останешься здесь, – сказал он боцману. – Возьмешь все оружие. И проследишь, чтобы этого не было. – Он помедлил, глядя в песок. – Это приказ. Этого очень мало, надо бы не так, все не так, надо бы по-другому… Но мы действительно дошли. Больше я ничего не могу сделать сейчас.

– Я и без приказа останусь, – сказал боцман. – Я жизнь положу, чтобы этого не было.

– И я, – сказал вдруг один из немцев. – И я тоже. С боцманом может что-то случиться, точно предсказать нельзя. Я буду вместе с ним. Простите, герр капитан.

– Герхард, – сказал немецкий офицер, – но ты-то… Меньше всего ожидал от тебя. Эти – в белых халатах – ожившие манекены, боцман справится. У него будет достаточно оружия. А что ждет нас там, – он кивнул в сторону черневшего вдали замка, – еще не известно. Каждый человек будет на счету. Вспомни, что на весах, Герхард.

– У меня осталась невеста в Дюссельдорфе, – сказал Герхард. – Мы хотели повенчаться перед походом, но не успели. Через два месяца она должна родить. Я должен остаться, герр капитан. Это и мои дети. И… Если я этого не сделаю, боюсь, Господь мне не простит и… и что-то произойдет с моим ребенком. Я так чувствую. Простите, герр капитан.

Глядя куда-то в сторону, твердея скулами и снова становясь похожим сам на себя, немецкий офицер рваной улыбкой коротко скривился.

– Господь… Прав был Вольтер, когда говорил – «Раздавите гадину». Не послушались. Впрочем, это оказалось не по силам даже фюреру. – Он повернулся к Герхарду. – Ладно, оставайся. Считай, что делаешь это по моему приказу.

– Спасибо, герр капитан, – сказал Герхард. – Я… Я буду молиться, чтобы там у вас все получилось.

Коротко усмехнувшись, немец бросил быстрый взгляд на Герхарда.

– Кому молиться?..

Не дожидаясь ответа, он, повернувшись, пошел прочь от лагуны, к разрыву в песчаном вале.

– Все, кто верит в победу, – за мной.

По блестящему песку, нестройно мы пошли за ним. Лодка, стоявшая, чуть накренившись, на берегу, была большой и вместительной – при необходимости туда могло набиться и двадцать человек. Стоявший спиной к нам лодочник – человек в мешковатых брюках, заправленных в кожаные сапоги, и грубой суконной куртке, обернувшись, темным взглядом посмотрел на нас.

– Хотите туда?

Пусто, отрешенно глядя на него, немецкий офицер молча кивнул.

– Что платите за перевоз?

На мгновенье замерев, словно не сразу что-то сообразив, немецкий офицер, быстро пошарив в кармане, вытащил Стальную розу. Взяв ее, перевозчик повертел ее в руках.

– Ну что ж, – сказал он, – годится.

Посмотрев, я опустошенно, бесчувственно усмехнулся – на стебле Стальной розы остался один единственный золотой листок.

Один на веслах, широкими мощными гребками, грубо и остервенело перевозчик вел лодку через море, почти спокойной, лишь чуть вскипая бурунами, была вокруг вода, впервые чуть голубовато-серым было над нами небо. Быстро, не более получаса потратив на то, чтобы переплыть пролив, бросив весла, по колени в воду он соскочил, направляя к берегу лодку; спрыгнув следом, навалившись, мы вытолкнули ее на песок. Вытерев лицо от брызг, привязав лодку к столбу, торчавшему в песке, быстро взглянув в сторону замка, он обернулся к нам.

– Идемте за мной.

По тусклому желтому песку, затем по круглой серебристой гальке, глядя на возвышающуюся громаду замка, все так же нестройно мы шли за ним. Множество людей на открытом впереди пространстве было перед нами – высокие, белокурые и черноволосые женщины в короткой легкой одежде, босые, с горящими, широко раскрытыми и узкими, миндалевидными, с поволокой глазами, объезжали коней. Высокие, изборожденные ранами мужчины – кто со шрамом во все лицо, кто без руки, кто без глаза, останавливая на бегу и хватая коней под уздцы, рвя и напрягая мускулы, ломая и громя сопротивление, подводили упирающихся коней к закусившим губы девушкам; мгновенно перехватывая уздцы, легко и бездумно взлетая в седло, босые, без шпор и стремян, лишь хваткой и ударами светлых, вывалянных в песке ног, быстрым натягом рук, хватавших поводья, дерзким хватом и смеющейся злостью удерживаясь на конях, взметнувшихся на дыбы, падая и вновь вскакивая и взлетая на непокорные спины, девушки неотступно и зло подчиняли злобных и бунтующих зверей своей воле. Бесстрастно, не давая советов, не подхватывая вылетающих из седел, не успокаивая и не помогая, лишь подводя новых и новых коней, молча смотрели на них мужчины. Пройдя через толпу, вслед за перевозчиком мы подошли к крыльцу замка – высокая, со скрученными тугой короной золотыми косами женщина в длинном белом платье стояла на широких черных ступенях; подойдя, перевозчик отдал ей Стальную розу и ушел. Взглянув на единственный оставшийся золотой листок, спокойно и твердо она оглядела нас.

– Семь человек. Трое из семи и четверо из одиннадцати. Что ж, вы действительно дошли. Он ждет вас. Идемте. Это не займет много времени.

Вслед за ней, под высокими сводами замка, пройдя широким, скудно освещенным залом, поднявшись по лестнице, вновь оказавшись в гулком сводчатом зале, мы подошли к высоким дверям; распахнув их, подойдя к сидевшему в простом деревянном кресле с большой раскрытой книгой на коленях двадцатилетнему юноше с коротко стрижеными пепельными волосами, она отдала ему Стальную розу и ушла. Двери закрылись за ней. Не зная, что делать, и есть ли какой-то этикет в этом зале, все так же нестройно мы подошли и встали перед ним. Дочитав что-то в книге, закрыв и отложив ее, посмотрев на Стальную розу и бросив ее на пол, выпрямившись в кресле, короткое время твердыми серыми глазами он смотрел на нас.

– Семь человек, – сказал он. – Больше, чем верил Локи, и больше, чем ждала известная своей проницательностью Одна из девяти сестер. Ну что ж, вы завоевали свое право и вот вы здесь. И если вы что-то хотели мне сказать, то говорите. Время пришло. Но прежде, чем вы что-то попросите у меня, ответьте и на мой вопрос – совсем простой. Скажите мне одно – за что вы воюете и за что хотите драться.

Мгновенье стоявшие впереди всех Вагасков и немецкий офицер молчали.

– Я воюю за свой народ, – произнес Вагасков, – он в опасности. – Он помедлил мгновенье, темнея лицом, словно колеблясь, стоит ли добавить что-то. – В смертельной опасности.

– Я воюю за свой народ, – твердо и четко повторил за Вагасковым немецкий офицер. – Он достоин победы.

Пристально смотревший на них Вотан, подперев голову кулаком, короткое время молчал, словно о чем-то раздумывая, опустив глаза.

– Сейчас вы выдержали последнее испытание, – вновь подняв на них глаза, ровно сказал он. – Если б хоть кто-то из вас сказал, что воюет за правду и справедливость, я выкинул бы вас обоих вон.