– Будут, – заверил Бедржих. – Тамошнийаптекарь, по слухам также еще и алхимик и чернокнижник. У него на складе будетвсякая магическая всячина, увидишь. Если только его еще не успели прикончить заколдовство.

Приниматься за лечение Прокоп Голый приказал Рейневану почтисразу же после встречи в есёницких лесах, в первом попавшемся на пути шалашесмолокуров.

Причиной страданий гейтмана был ревматизм, точнее mialgia,воспаление мышц, в этом конкретном случае вызывающее обширные и чувствительныеболи в области бедер, lumba, откуда происходит популярное среди университетскихмедиков и чародеев название «люмбаго». Причины болезни не были до концаопределены, традиционное лечение обычно не давало никаких результатов, кромекратковременных. Магия достигла больших успехов, чародейные бальзамы, если дажебыли не в состоянии вылечить, утихомиривали боль значительно быстрее и на болеедлительное время. Успешнее всего лечили люмбаго некоторые сельские бабки, нобабки боялись лечить, потому что их за это сжигали на костре.

Не имея в распоряжении магических компонентов для бальзамови компрессов, Рейневану пришлось ограничиться наложением рук и заклятий,усиленных Алгосом, одним из миниатюрных амулетов из спасенной Шарлеем шкатулки.Это было не много, но облегчение должно было принести. И принесло. Чувствуя,как боль стихает и отходит, Прокоп аж застонал от радости.

– Ты чудотворец, Рейнмар. Ууух… Хорошо бы было иметьтебя под рукой постоянно…

– Гейтман, я не могу остаться. Я должен…

– До жопы мне, что ты должен. Я тебе уже сказал: ты мненужен. И не только для лечения. Я тебя ни о чем не спрашиваю, не требуюобъяснить, откуда ты взялся под Совиньцем и что там делал. Не спрашиваю ни одраке с находскими Сиротками, ни о загадочной кончине Смила Пульпана. Неспрашиваю, хотя, наверное, должен бы. Так что без лишних разговоров. Остаешьсясо мной и едем в Одры. Ясно?

– Ясно.

– Ну, тогда больше не говори мне, что ты что-то должен.

Постанывая, он начал надевать рубаху. Рейневан смотрел наего широкую спину, на безволосую, розовую, как у ребенка, кожу.

– Брат Прокоп?

– Ну?

– Этот вопрос, может, тебя удивит, но… Не получал ли тыв последнее время… ранения? Железным лезвием или клинком. Железным предметом непорезался?

– А тебе какое дело? Ах, это, должно быть, связано скаким-то колдовством… Так вот представь себе, что нет. Я никогда в жизни не былранен, даже поцарапан. Почти все в Таборе получили раны или от ран погибли…Микулаш из Гуси, Жижка, Гвезда, Швамберк, Кунеш из Беловиц, Ярослав изБуковины… А я, хоть провел не одну битву, без царапины. Просто фарт.

– Воистину. Фарт, ничего другого.

Аптека уцелела; она была там, где и должна была быть, нарынке, напротив каменного позорного столпа. Ингредиенты для бальзама противлюмбаго тоже нашлись, правда не сразу, но лишь после того, как Рейневанпродекламировал «Visita Inferiora Terrae» – пароль алхимическогоинтернационала, который основывался на Изумрудной Скрижали. Это в конце концовсломило недоверие аптекаря. Немалая заслуга была и Самсона Медка, который вопределенный момент притворился, что начинает слюнявиться и хочет рыгнуть.Аптекарь дал все, что они пожелали, лишь бы они ушли.

На рынке кишело от вооруженных людей. Со всех сторон звучалпольский язык. В его очень упрощенной версии. Состоящей в основном из простых исолдатских слов.

– Влип ты, – констатировал Шарлей, пялясь на куполколокольни приходской церкви. – Прокоп держит тебя в кулаке. Задержит онтебя с собой, это точно, для каких целей использует – неизвестно. Сомневаюсь,однако, чтобы они совпадали с твоими. Влип ты, Рейнмар. И мы вместе с тобой.

– Ты и Самсон всегда можете вернуться в Рапотин.

– Не можем. – Шарлей сделал вид, что рассматриваетовечьи шапки на лотке. – Даже если б захотели. За нами следят, я заметилслед, который за нами тянется. Подняли бы, ручаюсь, тревогу немедленно, кактолько мы бы попробовали направиться в сторону городских ворот.

– Ведь никто из нас, – сказал Самсон, – несчитает Прокопа глупым. Наверняка до него дошли слухи о тени подозрения,падающей на Рейневана.

– Естественно, что дошли. – Рейневан поправил наплече мешок с аптечными покупками. – И теперь он нас проверяет. Хорошо,пусть тогда проверка пойдет нам на пользу. Вы временно не пробуйте бежать изгорода, я же согласно приказу подамся в замок и займусь терапией.

В одерском замке была баня, баня современная, каменная иизящная. Но Прокоп Голый был консерватором и сторонником простоты. Предпочиталтрадиционную баню, то есть стоящую среди верб над рекою деревянную будку, вкоторой вода из ведер лилась прямо на раскаленные камни, а бухающий пар забивалдыхание. Сидели в такой будке на топчанах из кое-как обструганных досок имедленно краснели, как раки в кипятке. Сидели, стирая с век текущий струями поти смягчая попеченное паром горло глотками холодного пива.

Они тоже сидели так, голые, как турецкие святые, выливаяводу на шипящие голыши, в облаках пара, с красной кожей и затекшими потомлицами. Прокоп Голый, прозванный Великим, director operationum Thaboritarum,предводитель Табора.

Бедржих из Стражницы, оребитский проповедник, когда-тоглавная фигура Нового Табора Моравии. Молодой гейтман Ян Пардус, на то времяеще ничем особенным не прославившийся. Добко Пухала герба Венява,прославившийся так, что мало не покажется.

И Рейневан – в настоящее время гейтманский лейб-медик.

– На, получай! – Прокоп Голый хлестнул Бедржихапучком березовых веток. Во искупление. Есть Великий Пост? Есть. Надо искупатьвину. Получи и ты, Пардус. Ай, черт возьми! Пухала, ты что, спятил?

– Великий Пост, гейтман, – окалил зубы Венявчик,смачивая розги в ведре. – Покаяние. Если все, то все. Получи и тывеничком, Рейневан. По старой дружбе. Я рад, что ты пережил то ранение.

– Я тоже.

– А я больше всех, – добавил Прокоп. – Я имоя спина. Знаете, наверное, назначу я его личным лекарем.

– Почему нет? – Бедржих из Стражницы двусмысленноулыбнулся. – Он же верный. Заслуживающий доверия.

– И важная персона.

– Важная? – фыркнул Бедржих. – Скорееизвестная. Причем широко.

Прокоп посмотрел на него искоса, схватил ведро, плеснулводой на каменья. Пар ослепил, вместе с дыханием резко и горячо ворвался вглотки. На какое-то время сделал разговор невозможным.