пора думать о более серьезном укреплении, чем частокол. Раз уж имеется дарственная, да не от воеводы, а за королевской подписью, значит надо превращать Замошье в настоящую крепость. Денежки имеются, а как и где людей набрать — опыт тоже есть. К слову, я ж теперь владелец двух сел. Надо будет как-нибудь заглянуть в те Куличики. И решить — отстраивать его, или крестьян сразу в Замошье переселять.

Размышления и планы прерывает трехкратный звук горна.

Смотрю за стену и вижу как от казацкого лагеря отделяются два всадника и направляются в нашу сторону. Один — в богатой одежде, сидит в седле важно подбоченясь, второй — держит в руках копье с привязанным к нему куском белой материи. Парламентеры…

Ну, что ж. Послушаем. Людям передышка нужна. А переговоры — это время. Которое работает на нас.

— Не стрелять! — командую на всякий случай. Вряд ли у кого-то еще остались заряды, но мало ли? Лучше перебдить.

Парламентеры останавливаются не доезжая до стен метров пятьдесят.

— Я— полковник Золотаренко! — кричит тот, что одет богаче. — Кто у вас главный? Хочу с ним говорить!

Ага. Система учла, что у меня с Богуном вражда, а вот с Золотаренком, как и со всеми остальными казацкими полковниками, благодаря той услуге, что я оказал Хмельницкому, отношения пока нейтральные. Так что с ним я могу попытаться решить все миром.

— Хорунжий Антон Замошский! — подхожу к краю частокола, так чтоб меня было лучше видно. — Слушаю тебя, пан полковник! Что надо?

— Предлагаем прекратить проливать кровь попусту! — кричит Золотаренко.

Ух, ты! Интересный поворот. Это мы, что ли, кровопролитие затеяли?

— Ну, так мы вас не держим, полковник… Уходите, откуда пришли. И конец всему.

— У нас другое предложение… — пропускает мимо ушей звучащие слегка оскорбительно слова.

— И какое ж?

— Богун вызывает тебя на поединок. Рыцарский бой. Один на один.

Интересный вариант. Богун, как мне известно из истории рубака еще тот, но в любом случае это лучше чем считать убитых десятками. А теперь, когда весь бой ведется только холодным оружием, выучка казаков дает себя знать. Моим людям все труднее отбивать атаки.

— И зачем мне это? Вы внизу, под стенами, мы — у себя дома. Хотите сражаться и дальше — милости просим. Хотите уйти — не держим.

— Ты не все знаешь, пан хорунжий… Сюда идут отряды полковника Нечая, полковника Ганжи и полковника Барабаша. Так что завтра утром нас будет втрое больше, чем сегодня. А вам помощи ждать неоткуда. Смекаешь, чья завтра возьмет?

— Тем более не понимаю. Если вы так в себе уверены, зачем нужен поединок?

Золотаренко ответил не сразу. Видимо, подбирал слова.

— У меня лично к тебе нет вражды, пан хорунжий. Но Богуна ты оскорбил дюже сильно. И он не успокоится пока либо сам не поляжет, либо твою жизнь не возьмет. Уж не знаю, что там промеж вас вышло, а Иван не говорит, — но поединок самое лучшее решение. Мы ж не басурмане какие, чтоб просто так христианскую кровь проливать. Что скажешь?

Разумно. Тем более, мне хорошо известна причина ненависти Богуна. Если б у меня кто увел любимую, я бы тоже желал его смерти.

— Хорошо. Я согласен. Обговорим условия?

— Условия следующие: если победишь ты — мы тотчас снимаем осаду и уходим. Если победит Богун — твои люди выплатят нам пятьдесят тысяч злотых или откроют ворота.

Как интересно. Если я выиграю, они всего лишь уйдут. А если проиграю, то они еще и барыш поимеют.

— Извини, полковник, но это не серьезно. Знаешь притчу о том, как казак татарина поймал, но в лагерь отвести не мог, потому что тот его не отпускал? Вот и ты — стоишь под стенами четырежды битый, а условия ставишь, словно победитель.

— А что же ты предлагаешь? — нейтральные отношения и в этот раз позволили Золотаренку не обращать внимания на оскорбительные слова. — Назови свои условия.

— Пусть будут равными. Победит Богун — мои люди заплатят. Я выиграю — с вас причитается. А какая сумма — решайте сами.

Золотаренко снова помолчал немного, прикидывая.

— Ладно. Пусть так и будет. Цена победы — сорок тысяч… Идет?

Десятку скинул. Видимо, нет у казаков при себе пятидесяти тысяч. И это радует. Поскольку означает, что несмотря на всю славу Богуна, как непобедимого рубаки, полковник учитывает и возможность моей победы.

— Сорок, так сорок. Идет… Какое оружие?

— Пистоль и сабля.

— Годится. Когда герць?

— Да когда хочешь… Выезжай за ворота. А Богун хоть сейчас готов.

— Добро. Ждите…

Казаки поскакали обратно в лагерь, а я пошел во двор седлать коня.

— Подожди, атаман… — остановил меня Мамай. — Хочу совет дать. У Богуна есть излюбленный прием, которым он всегда побеждает.

— Ты о том, что он неожиданно саблю из правой руки в левую перебрасывает?

— Слыхал о том? — удивился Мамай.

— Люди говорили… — ну, не объяснять же мне, что я в свое время читал про Богуна все, что только издавалось. И каждый писатель непременно описывал этот финт подольского полковника.

— Ну, тогда я спокоен.

Я, в общем-то, тоже. Если удача не подведет и казак не попадет первым же выстрелом в голову, то все остальное моя броня какое-то время выдержит. Да и жизнь я себе нехило прокачал. Как говорится, голыми руками не возьмешь.

— Атаман… — это Мелисса.

— Что?

— Вот… — протягивает мензурку. — Выпей. Этот отвар придаст тебе сил. Я видела: Богун на приступ не ходил, значит, не устал, а ты рубился в первых рядах. Так что немного приободриться не помешает.

— Спасибо… — без раздумий опрокидываю в себя снадобье.

Ух, как огонь по жилам пробежал. А через секунду я ощущал себя способным своротить горы.

Прыгаю в седло, проверяю заряжен ли пистоль, хорошо ли вынимается сабля, и подаю знак открыть ворота.

* * *

Я и десяти шагов не успел отъехать от ворот, как из лагеря казаков внесся одинокий всадник и галопом