помчался в мою сторону. Видать сильно осерчал полковник, не терпится поквитаться.

Ну, чему бывать — того не миновать.

— Бабах!

Пуля вжикнула над головой, как раз в тот момент, когда я пригнулся к шее коня, поправить уздечку. Не понял? Это что, дуэль уже началась? Никаких встреч на середине, приветствий и обмена любезностями?

М-да… Повезло… Еще секунда и влепил бы мне пулю промежду глаз.

Богун лихорадочно перезаряжает пистоль, даже коня придержал. Ну, тогда я дремать не буду. Послал шенкелями своего вскачь.

Расстояние разделяющее нас все меньше, и вот Богун снова вскидывает пистоль. Мгновением позже заваливаюсь на левый бок…

— Бабах! Дзинь!

Пуля срикошетила от кирасы.

Выравниваюсь и достаю свой пистоль.

Богун понимает, что перезарядить третий раз уже не успеет, снова кидает коня в галоп.

Прицеливаюсь… Между нами не больше десяти метров. Попасть с такого расстояния в человека даже слепой может. Но я не хочу убивать полковника. Помню, насколько велика и важна была его роль в восстании Хмельницкого. Чуть опускаю ствол и разряжаю пистоль, целясь в лошадь.

— Бабах! Бабах!

Конь Богуна взвивается на дыбы и валится на бок. Богун проворно выпрыгивает из седла и отбегает в сторону, чтобы не попасть под удар копытами агонизирующего животного.

Ловок, шельма… Но все ж отчасти мой замысел все же удался. Во-первых, — Богун, спрыгивая, выронил пистоль и поднять его не может — конь все еще агонизирует. И я, легко уклоняясь от боя и выдерживая небольшую дистанцию, могу просто расстрелять его. У меня же еще целая дюжина неиспользованных зарядов. Но, как я уже сказал, — убивать Богуна я не хочу.

А во-вторых, — у меня верховая езда прокачана всего лишь на «5» из «10», тогда как любой казак можно сказать, родился на коне, так что фехтовать сидя в седле мне было бы гораздо сложнее, чем твердо стоя на ногах.

Придерживаю коня и спрыгиваю на землю.

Громкий, одобрительный гул в казацком лагере свидетельствует, что там оценили мой рыцарский жест.

Богун тоже не ожидал. Стоит и не отрывает взгляда от пистоля в моей руке.

Прячу пистоль, достаю саблю.

— Умри, лотр! — кричит казак, выхватывает карабелю и быстрым шагом направляется ко мне.

— Может, разойдемся миром? — бормочу первое, что приходит в голову. Но казак только зубами скрипит и с ходу атакует.

Ставлю блок.

— Может, поговорим?

— Не о чем нам говорить… — шипит Богун и обрушивает на меня целый вихрь ударов.

Но я не зря прокачивал по максимуму владение холодным оружием. Все его финты считываю легко и успеваю парировать.

— Скажи, куда дел Елену и умрешь легко… — не говорит, а рычит полковник.

— Ну, коль ты знаешь, что это я ее освободил, то и о том, куда она поехала — тоже знать должен… — отвечаю. — К жениху.

Ответ Богуну не понравился. Казак снова бешено атакует. Клинки звенят так часто, словно кто-то косу клепает.

— Ты же не обычный разбойник, — пытаюсь усовестить Богуна. — Даже поляки считают тебя рыцарем. Так что ж ты девку приневолить решил. Разве это по рыцарски? Знаешь же, что она другого любит.

— Девичье настроение, что погода в марте… — шипит казак. — С утра снег и мороз, а с обеда — солнце. Любит… Обсыпал бы ее золотом да каменьями самоцветными — глядишь и стал бы мил. А ты все порушил. Ненавижу!

Казак дышит все тяжелее, и в ударах уже поубавилось прыти. Ну, так я для того разговор и затеял. Чтоб дыхание ему сбить и заставить поскорее использовать тот самый, излюбленный финт. Пока я сам еще не устал.

Парируя и изредка контратакуя, все время смещаюсь влево. И солнце, которое в начале схватки слепило меня, теперь бьет в глаза Богуну.

Но тот, ослепленный ненавистью, словно и не замечает этого. Удары наносит не жалея сил, так словно каждый из них должен стать последним.

Я же берегу силы. И жду…

И вот этот момент настает, начав атаку и вскинув карабелю, Богун ловко перебрасывает оружие из правой руки в левую. Причем, так быстро, что если б я не ждал этого финта, то никак не успел бы среагировать. Но я ждал… И мгновенно, вкладывая в удар всю силу, бью саблей по его клинку.

Есть! Поскольку Богун из правой руки уже выпустил рукоять карабели, а левой еще не успел ухватиться как следует, от моего удара его оружие отлетает далеко в сторону. И пока полковник осознает, что случилось, я делаю круговой разворот и мощно, вкладывая в удар вес тела, бью казака елманью по голове. Мисюрка удар тупой стороной сабли выдерживает, но голова то не железная. Богун вздрагивает, взмахивает руками, словно пытается опереться о воздух, делает несколько шагов назад и тяжело валится на землю.

Одновременный рев нескольких сотен глоток — на стенах и в казацком лагере — возвещают конец схватки.

Я могу добить поверженного врага, но вместо этого, прячу саблю в ножны и подхожу к Богуну.

Полковник глядит на меня мутным взглядом. И делает усилие, чтоб подняться.

— Лежи, лежи… — удерживаю его. — Пан Иван… не держи зла. Я ведь не тебе худое сделать хотел, а девице помогал. И сделал бы тоже самое, даже если б ее похитил сам Хмельницкий или король Сигизмунд. Не дело это, девку силком под венец тащить. И по людским, и по Божьим законам. А тебя я бы рад был в приятелях, а не среди врагов иметь.

Слов много… Получивший контузию казак наверняка не все слышит и понимает, но в глазах его появляется осмысленное выражение. И он перестает неосознанно шарить рукой по поясу, в поисках сабли. Молчит какое-то время, а потом протягивает мне руку.

— Что ж… Не судьба, значит… Вот тебе моя рука, пан Антоний. Но только товарищами нам все равно не быть.

«Внимание! Ваши отношения с персонажем полковник подольский Иван Богун изменились с «вражда» на «недоверие»

— Вот и добре. Прощавай, пан Иван. Не поминай лихом…

Запрыгиваю в седло и посылаю коня к воротам острога. Оглядываюсь еще и вижу как от лагеря казаков отделяется несколько всадников.