Полынья отпускала его неохотно… Тонкий лёд скрипел ипрогибался под нами, вода догнала меня и стала впитываться в одежду. Если лёдзатрещит, нам обоим придётся одинаково худо. Торгрим тоже понял это иусмехнулся сведенными губами:

– Обрежь ремень, конунгов сын, Ран уже схватила меня запятку. Мало проку тебе держать меня так крепко, как ты это делаешь.

Я не ответил. ?? лежал лицом в воде, и кровь сочилась из-под??огтей. Серый хрипел в постромках. Потом Торгрим выбрался из полыньи весь ирастянулся на льду. Ноги и нижняя половина тела едва ему повиновались. Но мнестало легче тащить, и я больше не останавливался, пока не оставил полыньюдалеко позади.

Тогда я выпустил Серого, уткнулся лицом в снег и долго лежалнеподвижно. Я всхлипывал и никак не мог отдышаться. Я больше не думал ни обАсгерд, ни о том, что у меня у самого остались сухими лишь волосы на голове, имороз жадно схватывал одежду, добираясь до тела…

Я знал только, что мы оба остались живы, Торгрим и я.

Я плохо помню, как мы возвращались домой. Позже мнерассказали, что первым, путаясь в перегрызенных постромках, во двор прибежалСерый. Он принёс в зубах рукавицу Торгрима. Тогда Хёгни ярл понял, что делонеладно, и послал по его следу людей. И когда те люди миновали ворота, импоказалось, будто по берегу плелись в обнимку два инеистых великана из сказки.

Мой воспитатель очень боялся, как бы я не заболел. Но с наминичего не случилось, ни с Торгримом, ни со мной. Мы оба сразу свалились спать ипроспали до вечера следующего дня. Я проснулся голодным и запросил есть, иХёгни стал спрашивать меня, как было дело. И я рассказал всё по порядку,промолчав только об Асгерд и её словах у очага. И лишь потом вспомнил, чтосовсем позабыл о крутом обрыве и о своём спуске с него. Но я не сталвозвращаться к началу и путать рассказ. Ведь это была безделица, не стоившаяпохвальбы.

После этого до самой весны всё было тихо. Не случилосьничего, о чём следовало бы вспомнить. И я по-прежнему сидел за столом рядом сАсгерд и угощал её из своего рога. Иначе стали бы много говорить про неё, проТоргрима и про меня. А когда распустились подснежники и фиорд очистился отольда, мы спустили на воду мой новый корабль.

Он давно уже стоял в сарае совсем готовый. И чёрные смолёныебока отсвечивали подобно железным, когда я приходил его навестить. Яразговаривал с кораблём и гладил его дубовое тело. Он слушал меня и молчазапоминал мои речи. Или глухо гудел, если я хлопал его ладонью. Когда вокругбудет реветь бездонное море, придёт его черёд показать, любит он меня или нет…

Мы осторожно вынули боковые подпорки и повели корабль изсарая, перекладывая катки. Тут стало ясно, что наш Кари не зря хвасталсяремеслом. Корабль шёл легко, не заваливаясь ни вправо, ни влево. Нас было неболее тридцати человек, но мы без особой натуги притащили его на берег.Последнее усилие, и под дружный крик всех смотревших изогнутый форштевеньвпервые соприкоснулся с водой… Корабль вошёл в неё так, что любой мог понять:берег служил ему лишь временным пристанищем, а теперь он попал домой.Раскачиваясь, он кланялся морю и приветствовал его. И дух захватывало от егокрасоты. И я сказал:

– Чайку игр валькирий

дочки Вана-Ньёрда,

ласковые, нянчат

на синих ладонях.

Если есть удача,

не боятся бури

спешащие к рати

на Слейпнире моря…

Ибо я назвал его Слейпнир, что значит – быстро скользящий.Слейпниром зовут люди серого коня о восьми чудесных ногах, на которомодноглазый Один торопится к полям битв…

Я не очень думал, что говорил, песнь складывалась сама.Может быть, кто-то пожелает запомнить её, а нет, так и не надо, я сложу другую,получше. Мне казалось, я вправду попробовал мёда и скоро стану могучим скальдомвроде Браги Старого, которого Боги угощают за своим столом…

И не удивился бы таким речам и думам тот, кто смотрел на мойкорабль вместе со мной!

Хёгни ярл, мой приёмный отец, часто гостил в этом фиорде, уГуннара бонда сына Сиггейра. Гуннару это нравилось, потому что Хёгни был щедр.И никакой враг не отважился бы напасть на двор, где вставали на якоря егокорабли. Вот и в эту весну, едва мы начали собираться в море, Гуннар началпросить нас приехать опять. Однако теперь он усердно ходил не только за Хёгни,но и за мной.

Ярл благодарил хозяина и обещал не забывать, но мне что-топодсказывало: больше он сюда не вернётся. Должно быть, он сильно состарился.Ведь и я уже не был тем малышом, которого мой отец когда-то посадил ему наколени. Я сделался викингом и мужчиной, и скоро меня назовут конунгом Островов…

Наверное, Хёгни решил бросить походы и осесть в Хьялтланде,на берегу. Иногда мне приходило на ум: а ведь тогда его воины навряд ли будутнужны ему, как теперь. Кари-Поединщик и все эти люди, среди которых я вырос…Захотят ли они тоже назвать меня конунгом? Или выберут кого-нибудь между собойи уйдут? Пожалуй, они поступят так, как им посоветует ярл. У меня чесался языкспросить его, но я молчал. Это было бы недостойно.

В тот раз Хёгни надумал забрать у Гуннара свою внучку ивзять её с собой. Надеялся, верно, её образумить. Ведь Торгрим не был егочеловеком и неизвестно, сядет ли он с нами на вёсла. Может быть, он останетсяпо эту сторону моря, и, глядишь, будет всё-таки выпито пиво на моей свадьбе сдочерью Хальвдана сына Хёгни…

Торгрим подошёл ко мне и спросил, не найдётся ли для негоместечка на моём корабле.

Я знал, что раздосадованный Хёгни выбранит меня за глупость,ведь я брал человека, на которого заглядывалась моя Асгерд, и это вместо того,чтобы вызвать его на хольмганг… Я сказал:

– Ты будешь грести тем же веслом, что и я.

Ибо Вига-Торгрим стоил десяти девчонок, и каждая вдвое крашеярловой внучки!

Но я не мог перестать думать о ней, я ведь любил её. Впоследний вечер я долго бродил по берегу один. На деревьях готовы были лопатьсяпочки, я прикасался ладонью к шершавым влажным стволам и слышал движение и шумглубоко под корой. Пахло так, как никогда не пахнет ни осенью, ни зимой, –талой водой и прошлогодними листьями… и ещё чем-то, от чего ныло в груди.

Ноги принесли меня к месту, которое мы с Асгерд ещё недавноназывали своим. Там росла кривая сосна, на корявом стволе хватало места как раздля двоих. Оттуда был далеко виден фиорд. Почти до самого моря. В прежние годыАсгерд всегда приходила сюда помахать мне рукой. И я долго видел её светлоеплатье среди зелени и тёмных береговых скал. Теперь, пожалуй, незачем было бысмотреть, даже если бы Асгерд осталась.

Сумерки уже сгущались, но я разглядел сидевшего на соснечеловека, и сердце подпрыгнуло. Человек пошевелился и кашлянул. Это былТоргрим.

Я прирос к камням, на которых стоял… Торгрим смотрел натропинку с Гуннарова двора, и было ясно, что не меня он здесь поджидал.