Он никогда не пришёл бы сюда, если бы знал. Наверняка этоАсгерд показала ему нашу сосну. И, конечно, не стала рассказывать, как сиделаздесь со мной.

Сердце билось толчками, глухо и тяжело. Торгрим был хорошимохотником. Но я обошёл его так, что он не услышал. И зашагал домой напрямик.

Я до сих пор не знаю, что, собственно, я собирался сделатьили сказать… Я как раз застал мою Асгерд, когда она расчесала волосы костянымгребнем и прилаживала на лоб повязку, затканную серебром. Эту повязку я привёзей из Валланда.

Я встал против неё и стал на неё смотреть, и гребень замер унеё в руке. А рабыни, хлопотавшие у очага, переглянулись и выскочили за дверь.Я сказал:

– Сядь-ка со мной, Асгерд. Я хочу, чтобы ты села сомной, как ты это делала раньше.

Она села. Было похоже, она наконец-то меня испугалась. Явзял её руку и сказал:

– Когда Торгрим поступает как я, ему навряд ли кажется,будто он взял в руки лягушку.

Асгерд выдернула руку и отскочила прочь:

– Тебе-то что до этого, Эйрик сын Эгиля!

Я ответил:

– А то, что я тебя чаще вижу с ним, чем одну, и мне этомало нравится. Я ведь и сейчас знаю, куда ты собралась.

Асгерд не раздумывала долго:

– Торгрим скорее срубил бы мне голову, но не сталбегать за мной, как это делаешь ты.

Тогда я поднялся и пошёл прочь, потому что мне больше нечегобыло сказать моей Асгерд дочери Хальвдана сына Хёгни. Я не ощущал даже боли,только пустоту, как после голода зимой. Моя Сигюн не пожелала держать надо мнойчашу, и я не видел особенной разницы, куда идти.

Я пошёл к кораблю… Если есть на свете что-то надёжное, такэто корабль. Его прочная палуба не подведёт, не выскочит предательски из-подног. Я взошёл по еловым мосткам, и тяжёлая лодья чуть вздрогнула, узнав моишаги.

– Это я, – сказал я кораблю. Я сел на своё место истал смотреть на звёзды за бортом. Добрые жёны перевелись. Такие, какой моямать была для отца. Недаром он не смотрел на других. И потому был всегда такудачлив в походах, ведь она любила его и ждала!

А злую жену и брать незачем… Ведь не только от невесты можнодождаться, чтобы ей приглянулся другой.

Потом я подумал о завтрашнем дне и порадовался ему. Завтрабудут поставлены паруса, и мы с Торгримом пойдём на одном корабле, Асгерд же –на другом. И так будет каждый день до вечера, а когда мы минуем шхеры иначнется открытое море – подряд несколько дней.

А потом я приеду в Хьялтланд и обниму свою мать. И онаобнимет меня так же крепко, как я её, потому что у матери есть только тесыновья, которых она сама родила. И ей нету нужды смотреть в дверь, ожидая, нешагнёт ли к очагу ещё кто-нибудь, как Торгрим, из ниоткуда, из ночной мглы.

Ветер почти всегда дует над океаном…

Можно поставить парус, когда он тянет в борт или в корму. Иесли нет бури, сидеть почти без дела, пока кормщик не повернёт правило. Но есливетер стихает или становится встречным – тут уж не заскучаешь. Тут ужприходится грести и грести, сменяя друг друга на вёслах! Оттого у нас дажезимой не сходили с ладоней мозоли, твёрдые, точно край дубовой доски. И тяжелына мечах были руки, привыкшие к тяжести вёсел.

В том походе Эгир нас баловал. Ветер послушно натягивалпарус, пока не минула середина дороги. А потом, что редко бывает весной, в морепал штиль. И лишь мёртвая зыбь катилась да катилась из-за горизонта, баюкаякорабли…

Мы опустили мачты и уложили вдоль палуб, и вёслазаворочались в гребных люках, размеренно падая и поднимаясь, как крылья морскихптиц, неутомимых в полёте…

Ледяная вода ещё дышала из-за борта мертвенным холодом, и бродячиельдины показывались над круглыми спинами волн, но когда Торгрим сменял меня навесле и я ложился на палубу – палуба была тёплой от солнечных лучей.

Мой корабль нёс меня по морю…

Мы принадлежали друг другу, я и корабль. Я видел рождениемоего корабля, а он, возможно, увидит мою смерть. Я принял его, как принимаютребёнка, а он понесёт меня к Одину в Вальхаллу, когда настанет мой срок и ясвалюсь на его палубу, сражённый ударом копья…

Я лежал на тёплых досках, закинув за голову усталые руки, исмотрел на Торгрима, державшего весло. За краткое время похода он переменилсяедва ли не больше, чем за целую зиму. В нём поселилась какая-то тайная радость,и мне трудно было её объяснить. Сперва я решил, что он просто соскучился поморской работе и кораблю. Но нет. Он скорей походил на воина, который долго итрудно шёл к месту сражения – и наконец обогнул последний мыс и увидел врагапрямо перед собой…

Может, именно потому он перестал прятать свои рубцы. Онсидел на скамье голый по пояс. Тысячелетняя песня помогала гребцам наклонятьсянад вёслами и снова откидываться назад. Я смотрел на Торгрима и видел, чтожелезо тут начиналось прямо под кожей. Асгерд была всё-таки права, выбрав изнас двоих его, а не меня. Белые змеи плясали на широкой спине. Седеющая гриваспадала из-под повязки, и моя молодость не была большим достоинством сама посебе.

Ничего. Через двадцать зим я буду очень похож на него. Я этознал. А до тех пор я вполне проживу и без жены. И когда Торгрим отыщет своегонедруга, я сумею встать с ним плечом к плечу.

Скоро мы должны были прийти в Хьялтланд, на Острова, где былкурган отца и рядом мой дом, а на берегу ждала меня мать. Мы устроили привал наострове Медвежьем, последний привал на нашем пути. Этот остров был назван такиз-за белых медведей, которых, что ни год, приносили с севера плавучие льды.Вот и нынче на западном берегу прятался в скалах чудовищный зверь. Но наобширном острове хватало пищи для всех, страшный пришелец пока ни разу непотревожил ни людей, ни скотину, жители видели только следы его лап.

А ещё Медвежий был знаменит тем, что именно здесь мой отецоднажды сразился с оркнейским викингом, Сигвальди ярлом, и опрокинул его вжестоком бою. Как рассказывали, Сигвальди тоже любил здесь останавливаться инещадно обирал рыбаков, так что эти люди с тех пор всегда были приветливы и смоим отцом, и со мной.

На острове стоял всего один двор. Назывался он Котаруд –Двор Бедняка, потому что жили тут и впрямь небогато. Хозяин принял нас и собралугощение, хотя после зимы лишних припасов у него не осталось. В маленьком домене хватило лавок, чтобы уложить всех гостей, и мы легли спать как обычно впоходе – на кораблях. Хозяин сокрушался об этом, но я не был обижен. Тот, когоназывают морским конунгом, редко спит под закопчённой крышей и коротает вечер уочага!

Я проснулся, когда утреннее солнце только запрягало коней…Торгрим, лежавший рядом со мной, ворочался во сне и стонал. Я приподнялся налокте и внезапно ясно расслышал имя той, которую он звал к себе почти каждуюночь.

– Сольвейг, – шептал Торгрим. – Сольвейг…