Баварии. Теперь, когда Пруссия и Австрия участвовали в войне, присоединить к ним Баварию можно было либо кнутом, либо пряником. Александр выбрал последнее, пригласив баварского короля в ноте от 31 августа присоединиться к союзникам и пообещав ему компенсацию за каждую уступку, которую пришлось бы сделать Баварии. То, что король и Монтгелас все еще сомневались и настаивали на более конкретных гарантиях независимости королевства, не снижало значимости нового курса. Это свидетельствовало лишь о необходимости неординарного подхода в отношениях с государствами Рейнского союза.

Фактически новый курс Александра отрицал программу возрождения Германии, выдвинутую Штейном. Поразительно, что эти два политических деятеля избежали полного разрыва. Тем не менее Штейн оставался нужным царю из-за своего рвения в крестовом походе, из-за своего влияния на прусских шовинистов и из-за своей беспредельной ненависти к Бонапарту, которая превратила его в главного вдохновителя похода на Париж и свержения тирана. На Рейне значение Штейна для Александра могло бы даже возрасти, ибо он представлял собой неистощимый источник энергии и решимости для реализации европейских амбиций царя. Таким образом, не германская программа, а европейский кругозор придавал Штейну политический вес в глазах царя и объяснял отчасти, почему Центральному административному совету было позволено играть столь амбициозную роль в германских делах (см. ниже, глава 8). Между тем когда нужно было устранить сомнения рыцаря империи относительно политики России в Германии, то послабления государствам Рейнского союза преподносились как следствие усилий Меттерниха, которого Штейн считал в это время предателем интересов своего сословия.

В лице Штейна Меттерниху противостоял искренний приверженец возрождения рейха, в лице Александра – приверженец мнимый. Третий оппонент Меттерниха, барон Харденберг, не был ни тем ни другим. Он был прусским государственным деятелем. В крайнем случае он мог согласиться на передачу Габсбургам императорского титула чисто церемониального свойства без широких властных полномочий, но созданию империи с неограниченной властью Габсбургов он противился всем своим существом. Не сочувствовал Харденберг и участи аннексированных владений, ни в силу своего происхождения, ни в силу убеждений. Внутри Пруссии реформы Штейна способствовали распространению местного самоуправления посредством сословных учреждений и муниципалитетов. С другой стороны, Харденберг предпочитал централизованное административное управление, частью на основе моделей Наполеона. Короче говоря, в Австрии он симпатизировал сторонникам кайзера Иосифа, в Карлсруэ, Штутгарте и Мюнхене – министрам-государственникам, в сфере внешней политики – методам Меттерниха.

Харденберг испытывал неприязнь к князьям Рейнского союза исходя из интересов прусского государства. Когда он требовал устранения союзников Наполеона, это не означало стремления покончить с несправедливостью, проявленной в отношении хозяев аннексированных владений. Харденберг добивался этого, чтобы расчистить путь для приращения территорий Австрии и Пруссии, облегчить раздел Германии между двумя державами. Его цель по существу не отличалась от целей конвенции Бартенштейна 1807 года, а также проектов, привозимых несколько раз в Вену Кнезебеком. Возвратив прежние земли Габсбургов и урезав Баварию, Баден и Вюртемберг до размеров небольших зависимых территорий, Австрия могла бы безраздельно господствовать в Южной Германии. В то время как Штейн старался свести к минимуму территориальные приобретения Австрии в третьей Германии, Харденберг предлагал Вене строить отношения на основе взаимопомощи. Тем временем Пруссия действовала бы, подобно Австрии, на севере, аннексируя, помимо Саксонии, большую часть Берга и те участки территории Вестфалии, которые не требовались для восстановления Ганновера и Брунсвика. Таким способом Пруссия помешала бы территориальному росту других курфюршеств Северной Германии. Для упрочения прусского господства Харденберг планировал создание союза местных государств на федеративной основе. В тех условиях это означало бы косвенное распространение власти Пруссии на все население Северной Германии. Что касается аннексированных владений, то Харденберг был намерен их восстановить где только возможно. Как и в старом рейхе, они, несомненно, тяготели бы к ведущему государству и тем самым ослабляли бы центробежные устремления более крупных государств союза. Формально прусские предложения подразумевали включение в федеральную систему также Австрии и Южной Германии, что вело к созданию некоего подобия среднеевропейской империи. Но поскольку упор делался не на совместное австро-прусское управление этим объединением, но скорее на раздел власти по регионам, в конечном счете оставалась перспектива раздела Германии, чего Харденберг очень долго и упорно добивался.

Харденберг следовал амбициозной программе. Его целью, достижимой лишь при условии неустанной борьбы и привлечения союзников, где бы они ни находились, было вывести Пруссию из разряда среднегерманских государств на уровень Австрии. Но Харденберг, видимо, не всегда был способен к неустанной борьбе. Его лень, фривольность и податливость в общении сегодня с королем, завтра с Меттернихом, послезавтра с царем стали легендой. Он любил широко пожить и уступал в этом Меттерниху лишь потому, что был на 23 года старше его. Все эти свойства натуры Харденберга стали притчей во языцех для его современников. За них порицали и Меттерниха. Министру иностранных дел именно по этой причине – по причине неприязни к его сибаритству – нередко отказывали в поддержке.

Харденберг использовал методы применительно к ситуации, в которой находился. Он был более ограничен в свободе действий, чем Меттерних, но то, что он делал, требовало той же осторожности, гибкости, хладнокровия, умения маскировать свои мотивы внешней невозмутимостью, в которых столь преуспел его более молодой конкурент в Вене. Харденберг, почти единственный в Пруссии, распознал опасности союза с Россией. Он завидовал Меттерниху, добившемуся для Австрии больше свободы маневра, и, конечно, в первую очередь благодаря его непревзойденному дипломатическому мастерству, но также и потому, что не австрийская, а прусская граница была первой, которую перешли русские войска. Без союза с Россией Пруссия не могла реально конкурировать с Австрией за влияние в Германии, однако должно было, по мнению Харденберга, наступить время, когда Пруссии придется порвать с русскими, если она когда-либо добьется свободы действий. Но даже если предположить, что на разрыв можно будет склонить короля и реформистскую партию, он мог бы произойти лишь в том случае, если бы Пруссия добилась осуществления своих целей в Германии и могла бы поддерживать отношения с Австрией на равных. Только в этом случае две центральноевропейские державы могли бы сомкнуть ряды для блокировки русских, чего Харденберг желал еще перед поездкой в Калиш. В этом случае союз с Россией, не предусматривавший строгих ограничений по сроку действия, стал бы временной уловкой, своеобразным чеком, который нужно было быстро оплатить наличными, чтобы получатель денег смог перевести их на свой счет.

Меттерниха, противившегося возрождению рейха, критиковали за прекраснодушный отказ от законного наследия Австрии. С другой стороны, в связи с противодействием разделу Германии его изображали высокомерным политиком, претендующим на господство во всей Германии, в какой бы смягченной форме это ни выражалось. Разумеется,