Сначала он думал об отце, каким помнил его из детства, — с крепкими жилистыми руками, что мастерили в свободное время корабли из бересты, деревянных солдат и матросов. Вспомнил светлые, медового цвета глаза, складку между бровей и как точно такая же появлялась у матери, когда отец уходил в ночь… Но зеркало осталось чистым и отражало лишь напряженное лицо Кима.

Нет, так ничего не получится. Нужно какое-то более новое воспоминание. Может, одно из последних.

…Что он помнил об их последней встрече? Силуэт в дверном проеме, поднятую руку, привычное: «Парни, ложитесь спать и не беспокойте маму» — все так же, как и сотни вечеров до этого. А наутро им принесли страшное известие…

Нет, об этом нельзя думать. Это точно не поможет.

Должен быть момент в прошлом, за который можно зацепиться и вызвать нужное воспоминание. Если оно есть. Если именно их отец убил брата Асты и реттеры ничего не перепутали. Там, наверно, такая свалка, что ничего не разберешь.

И тогда Ким подумал об Асте. О том, какие у нее длинные ресницы и гордая осанка. Наверно, брат был на нее хоть чем-то похож. Этот взгляд… Пытливый, напряженный, как будто она все время разгадывает загадку. Наверно, искала его, столько пережила… Каким был его последний день, вечер, мгновение? Что видел отец? Храброго воина или зеленого мальчишку, которого пока не готовили к такому и выпускать-то, наверно, не думали, но уж очень горячая была ночь…

И зеркало откликнулось. В нем поплыли горящие в темноте дома, замелькали фигуры, лица. Комната наполнилась треском дерева и криками. Чей-то отрывистый голос отдавал команды, снопы искр врывались в ночное небо, как фейерверки.

Ким не сразу понял, почему изображение то плывет, то останавливается, качаясь вверх-вниз, в стороны, и то и дело гаснет на кратчайший миг. Потом догадался: это взгляд. Он смотрел на пылающий Арнэльм глазами отца, смотрел на то, что происходило пятнадцать лет назад. Ладони вспотели, стало душно, как в угаре, во рту появился горьковатый привкус — наверно, от шалфея. Неужели сейчас…

Картина смазалась, как при быстром движении, потом вновь обрела четкость. Вот он, вход в подземное убежище — одно из тех, что на краю города. Шум и крики вдалеке и приглушенные — совсем рядом: там, за дверью, столпились люди. Резкий разворот, мальчишеская фигура в полумраке, сверкающая чешуей куртка. Взмах, еще один, вспышка багрового света, капли крови, на мгновение застывшие в воздухе, отражение горящего города в окровавленном кривом лезвии. Взгляд сверху на распластанную на земле фигуру. Голос, почти забытый родной голос, что стал вдруг таким чужим: «Этот всё… Тут одни дети, чтоб их… Пошли дальше…»

…Зеркало погасло. Дым в комнате давно рассеялся, и где-то вдалеке прокричал петух — близился рассвет. Ким долго сидел, уронив голову на руки, потом встал, прибрал все за собой и ушел.

Ночь стояла душная — наверно, одна из последних по-настоящему летних, но по груди, по венам расползался холод. В окнах домов горели огни; люди, живущие ночной жизнью, деловито сновали туда-сюда, словно вампиры из сказки, но Ким шел, ни с кем не здороваясь и ни на кого не обращая внимания.

Он вдруг почувствовал страшную усталость, едва хватало сил идти. Не было ни отчаяния, ни отвращения, только усталость. И холод, что разливался по всему телу. Интересно, почему это так резко похолодало? Может, ветер с гор?

Дома он тихо, стараясь никого не потревожить, прошел в комнату, которую делил с Давидом. Окно было открыто, и Киму показалось, что в комнате стоит мороз, как зимой. Он закрыл окно на задвижку, задернул штору, лег на кровать и, дрожа, завернулся в одеяло. Долго не мог уснуть, думая об увиденном, а потом уже ни о чем не думая — голова отяжелела, будто ее наполнили ртутью, плотной, текучей и ядовитой. Уже почти рассвело, Ким хотел было встать, чтобы вскипятить чаю и согреться, но провалился в хлипкий, беспокойный сон.

Еще не открыв глаза, Свен понял, что день будет тяжелым. В голову как будто насыпали битого стекла, которое ранило при малейшем движении, так что в ушах стоял противный скрежет. Язык, жесткий как крафтовая бумага, присох к небу, и где-то на уровне горла колыхалось вязкое болото, готовое вот-вот выплеснуться через край.

Пить молодое вино после десятилетнего виски, перед которым было пиво, — без сомнения, плохая идея, но почему-то вчера он об этом не подумал.

Вчера все обошлось бы, наверно, и меньшим количеством алкоголя, но во время несостоявшейся драки на шум явились двое дежурных защитников и увели его, Свена, на задний двор. Там, в их молчаливой компании, ему пришлось дожидаться, пока придет Лин и решит дело. Тот пришел минут через сорок, когда Свен уже успел протрезветь, хотя был еще очень зол.

— Оставьте меня с ним одного, — сказал Лин ребятам, выслушав их доклад. — Он неопасен.

После того как они ушли, Лин не стал тратить времени на нравоучения, а сразу решил:

— Сорок часов городских работ. Без компенсации.

В Арнэльме существовал закон, по которому виновные в разных не очень серьезных правонарушениях отрабатывали некоторое количество часов в городе — убирали улицы, помогали на стройках или на скотном дворе. Иногда вместо этого можно было внести определенную сумму денег, но «без компенсации» означало, что так сделать нельзя.

— А чего так много? — возмутился Свен. — За хулиганство обычно максимум двадцать. — Глаза его снова гневно сверкнули. — Или это потому, что он — сын сеньоры?

— Свен, при чем тут кто чей родственник? — Лин сунул руки в карманы куртки и принялся прохаживаться взад-вперед по двору. — Ты защитник. Хоть и в резерве, но ты носишь оружие и не имеешь права напиваться и размахивать руками. Если такое будет происходить регулярно, люди перестанут нам доверять.

Свен опустил голову, поняв, что наказание неминуемо. В нем по-прежнему кипело возмущение, но разбираться сейчас означало накликать еще большие неприятности. Лин посмотрел на него — пристально, будто пытаясь прочитать мысли, — и неожиданно уступил:

— Можешь начать послезавтра. Завтра у тебя будет болеть голова, это достаточное наказание.

— Спасибо, — усмехнулся Свен. — И спасибо, что не заставляешь меня публично извиняться, это по-людски.

Лин остановился прямо перед ним, взглянул исподлобья — резкий взгляд, пронизывающий, как шпага.

— Извиниться нельзя заставить, как и нельзя заставить простить, — сказал он негромко. — Наказание — это тебе по закону, а по-людски вот что: если она из-за тебя будет плакать, по-другому поговорим.

Потом кликнул ребят, велел им отпустить виновного и выдать ему листок на работы, а сам ушел не оглядываясь.

После этого Свен снова что-то пил в компании друзей, потом один, потом брат кое-как уговорил его пойти домой и даже проводил до дома, опасаясь, что Свен снова угодит в какую-нибудь переделку. Как очутился в своей кровати на втором этаже мастерской, он не помнил, зато помнил, что снилась ему какая-то мерзость про Асту с Эриком и еще почему-то про князя Эльма, который это все одобрил. Проснувшись, он не сразу сообразил, где находится, потом вспомнил — дома, и решил: нужно попить воды, иначе ядовитое болото захлестнет его с головой.