Забыв обо всем, Свен бросился к ней:

— Аста! Подожди! Это не то, что ты думаешь!

Она обернулась, посмотрела на него — слезы в глазах, на скулах — яркие пятна.

— Да ты что? — спросила она сдавленным голосом.

— Ты не понимаешь… Она мерки с меня снимала!..

— Мерки? — переспросила Аста все так же тихо. — Не смеши меня. Прощай, Свен. Думаю, свой ответ ты получил…

— Стой! — Он в отчаянии схватил одной рукой руль велосипеда, надеясь остановить ее. — Слушай, я ни в чем перед тобой не виноват. Да, я дурак и не должен был вчера терять голову, признаю. Но с ней у меня ничего не было. Почему ты мне не веришь? Почему я все время должен оправдываться?

— Извини, Свен. — Аста вытерла глаза ладонью. — Я думаю, у нас ничего не получится. Лучше оставь меня в покое.

Она дернула велосипед на себя — Свен отпустил, бессильно опустив руку. И Аста уехала не оглядываясь.

Во сне Киму все время казалось: он лежит на берегу реки, в воде, и эта вода очень холодная. Холод пронизывал до костей, от него сводило мышцы в груди и трудно было дышать. Но во сне думалось, что это единственный выход. Быть в реке, укрыться ее водой, чтобы свои его не нашли…

Утром его разбудил голос брата:

— Эй, лежебока, вставай. Завтрак уже на столе.

Ким открыл глаза. В голове была странная звенящая пустота, все тело казалось тяжелым, но тоже каким-то пустым, как литой колокол.

— Да что с тобой? — Давид потряс его за плечо. — Ты спишь или нет?

Ким повернулся к нему лицом, потом медленно сел на кровати. От каменной стены рядом будто исходило тепло — такая стужа была внутри. Давид посмотрел на него подозрительно, прикоснулся ладонью ко лбу.

— Брат, да ты комнатной температуры. Ты что, заболел?

— Я устал. — Ким прищурился — глаза болели от дневного света. — Я просто очень устал.

— Пойдем поедим, сил наберешься.

— Я не хочу есть. — Он лег обратно в постель и натянул на себя одеяло. — Я ничего не хочу.

Озадаченный, Давид пошел к матери. Та сначала сказала: «Пускай не выдумывает», но потом, зайдя к сыну и увидев его состояние, забеспокоилась и послала за доктором. Особенно ее настораживала низкая температура тела, ведь это означает, что у организма нет сил бороться с болезнью.

Доктор — веселый, бывший в служении у нодийцев и после освобождения растерявший все волосы — пришел вскоре после полудня. Он осмотрел больного и, выйдя с госпожой Лёвенберг в кухню, вынес свой вердикт:

— Телесно он здоров. Но как будто что-то забрало его силы. Какое-то… хм, потрясение или беспокойство.

— Это пройдет?

— Может пройти само по себе — пару дней сна вволю, горячее питье и еда, если захочет. Но гораздо важнее найти причину. Может, хм… это любовь?

Йоханна отмахнулась.

— Но это точно не колдовство?

— Нет, это скорее чувства, какие-то противоречия в нем самом. Моей работы тут нет, но, может, у вас получится выяснить, в чем дело.

Когда доктор ушел, госпожа приготовила чай из листьев малины. Налила в большую чашку, попробовала, не слишком ли горячий, добавила меду и, хорошенько размешав, понесла Киму.

Тот лежал, отвернувшись к стене, как и полдня до этого. Услышав, что кто-то вошел, повернулся. Мать поставила чашку на подоконник, сама присела рядом на стул. Ким даже приподнялся на локте, посмотрел на нее с удивлением — он не привык, что ему достается столько заботы.

Некоторое время они помолчали, потом госпожа Лёвенберг спросила:

— Ким, тебя что-то беспокоит?

О, это новость. Обычно она только попрекала его за мечтательность и витание в облаках. Он попытался отделаться общей фразой:

— Беспокоит, как и всех нас. Судьба нашего народа. Будущая зима. Посвящение.

— Не, я имею в виду… хм. — Йоханна обычно не вела с сыном таких разговоров и даже немного смутилась. — Может, есть какая-то девушка, которая занимает твои мысли?

Такая девушка действительно была, вот только не в том смысле. Ким не переставал думать об Асте и о том, что с ней будет, когда наступит развязка.

— Нет.

— Парень?

— О нет, мам, я не… — Как же далеко может зайти в неведении родительская фантазия. — Мне нравятся девушки, просто сейчас мне не до этого.

— Тогда в чем дело? Ким, я волнуюсь. Ты почти никогда не болел, даже в детстве, а тут как будто тебя что-то убило. Может, расскажешь? Мы же семья, мы найдем выход…

Никогда еще она с ним так не разговаривала. И от непривычно ласкового голоса, от ее глаз, в которых была неподдельная забота, и от усталости ему вдруг захотелось ей все рассказать. Он совершенно измучился за последние месяцы, а тут еще эта непонятная болезнь, которая так подтачивает силы…

Захотелось сказать: посмотри на меня, мама. Посмотри, быть может, в последний раз, потому что я сам не знаю, куда иду и что со мной будет дальше. Сможешь ли ты любить меня, мама? Таким, какой я есть, даже если я совершу страшную ошибку, предав все, что для тебя свято? Если стану твоим врагом, твоим позором — найдешь ли ты в себе силы простить меня? И… любила ли ты меня вообще когда-нибудь? Так, как любишь Давида, которым гордишься, — но и без всяких сравнений, любишь ли ты меня? Любишь ли ты меня, мама?..

Но вместо всего этого он сказал только:

— Просто сейчас все очень сильно меняется, и скоро ничего уже не будет как прежде.

Услышав это, мать вздохнула с облегчением и улыбнулась ему, чего уже давно не бывало.

— Ну конечно. Все меняется, ведь вы, мои мальчики, выросли и стали мужчинами. Вам предстоит ответственное дело, испытание, и я не сомневаюсь — вы пройдете его с честью, как ваш отец. А сомнения — это нормально. Это естественно перед таким важным шагом, но тем крепче будет твоя уверенность потом.

Она не знала, что говорит все совершенно правильно: уверенность будет, вот только дело повернется иначе…

А тогда госпожа на мгновение ласково коснулась тонкими пальцами его длинной челки и ушла сказать служанке, чтобы та сварила куриный суп с травами — проверенное средство для восполнения сил.

Некоторое время Ким лежал неподвижно, потом встал, в несколько глотков выпил чай и потянулся. Мышцы затекли от долгого лежания, тело сковала противная слабость. Нет, так нельзя. Ему предстоит борьба и, возможно, побег, ему нужны силы. Он сейчас походит немного, чтобы размяться, потом спросит поесть и съест все, даже если не захочется. Нельзя раскисать. Надо собраться и вести себя очень осторожно, чтобы они ни о чем не догадались, — иначе беда.

А еще ему нужны деньги. Не местная чеканка и расписки, а настоящие деньги большого мира. Если сбежать в Риттерсхайм, Союзники его там не достанут, но, чтобы выжить в городе, нужны деньги. У него осталось немного с той поездки в мае, когда они с братом искали Эрика, — кажется, около сорока евро, но, судя по ценам, это гроши. Где взять еще?