Размышляя обо всем этом, Ким не заметил, как начал ходить по комнате, и не услышал, как Давид вернулся с занятий. Потом до него донеслись какие-то обрывки его разговора с матерью, но Ким не обратил внимания. Вскоре брат вошел в комнату. Вид у него был торжественный и взволнованный, и это совсем не было на него похоже.

— Тебе надо срочно выздороветь, — сказал он, даже не удивившись, что Ким уже встал. — Только что стало известно, когда будет посвящение последней группы, в том числе и нас с тобой.

— Когда же? — спросил Ким, чувствуя, как внутри вновь разверзается бездна.

— На осеннее равноденствие. Нам это как раз на руку — в Мюнхен уедем уже в полной силе. Ну или один из нас — смотря как жребий выпадет…

…Значит, у него еще меньше времени, чем он думал. Осень уже скоро. Осенью все решится.

Давид еще что-то объяснял, но Ким не слушал. У него в ушах стоял плеск реки о берег и ее стон — по сгоревшему городу, который она когда-то так берегла…

После того вечера в кафе Аста бралась за любую работу, даже несрочную, лишь бы попозже приходить домой, а когда работы не оставалось, рассматривала красивые книги, болтая с ними о том о сем. Беседы эти были легки и интересны, но все же отвлекали ненадолго.

О Свене она старалась не думать и все равно думала только о нем. Винила себя в том, что мало находила для него времени, что пошла с Эриком в поход, а потом согласилась на дурацкий коктейль… Оправдывала Свена, но тут же понимала: этому нет оправдания. Сомневалась, правильно ли все поняла, — и находила тысячу доказательств, а потом вновь подступало чувство вины. Все получилось нелепо и глупо, а исправить уже не было никакой возможности, и оставалось лишь перевернуть страницу.

Однажды под вечер, когда Инга уже ушла домой, пришел Эрик. Вид у него был усталый, но взгляд все такой же нахальный, словно что бы он ни задумал, ничто не могло ему помешать.

— Как дела? — спросил он, облокотившись о стойку.

— Нормально. — Аста побыстрей уткнулась в учетный журнал, чтобы Эрик не заметил ее мокрых глаз.

— Оно и видно, — усмехнулся Эрик. — Глазюки у тебя красные, как у домашней крысы одного моего приятеля.

— Ты умеешь поддержать. — Аста даже улыбнулась сквозь слезы.

— Так я могу не только поддержать. Ну, хочешь, я пойду с ним поговорю? Он небось тоже страдает.

— Спасибо, не надо. Мне неинтересно, страдает он или нет.

— Ага. — Эрик подозрительно прищурился. — Или я что-то пропустил?

Про сцену у калитки Аста ему не рассказывала.

— Ничего особенного, расстались по-хорошему. Ты пришел мою личную жизнь обсуждать?

— Вообще-то, по делу. Ладно, раз так, то делом тебя и отвлеку. У вас же местная газета есть за прошлые годы?

— Конечно, с самого первого выпуска.

— Надо об арнэльмской школе заметки поискать. В этом году юбилей, мне директор сказала собрать материалы для выставки. Точнее, ну, я сам вызвался. Подумал, ты поможешь…

Недавно Эрик устроился в местную школу — следить за спортивным инвентарем, делать мелкий ремонт, помогать на разных мероприятиях. Работа ему нравилась — он говорил, что после тренировок и дежурств это отдых, да и коллектив отличный. И вот теперь он, значит, сам вызвался пойти в Хранилище Знаний.

— Я принесу подшивки, — сказала Аста и отправилась в архив.

Вскоре они уже вдвоем листали тонкие пожелтевшие страницы. Эрик искал нужные заметки, Аста копировала их, иногда увеличивая фотографии и заголовки. Так прошло около часа. Открыв очередную подшивку, Аста увидела на полосе знакомый портрет.

— Смотри, твоя мама, — сказала она, снимая скоросшиватель и протягивая Эрику газету. — Такая красивая, почти не изменилась.

Тот посмотрел мельком, кивнул и принялся было снова за работу, потом вдруг отвлекся:

— Ну-ка, дай глянуть…

В короткой заметке сообщалось, что сеньора полностью оправилась от сложнейшего перелома бедра и вернулась на работу в ратушу. Эрик пробежал текст глазами, потом посмотрел на дату на первой полосе, после чего вновь вернулся к заметке, впившись взглядом в фотографию.

— Что-то не так? — спросила Аста. — Ты не знал, что у твоей мамы был перелом? Даже я где-то об этом слышала.

— Знал. Но не знал, что именно в этот год. Это как раз тогда у меня приступы начались.

— И что? Ты думаешь, это как-то связано?

— Да нет, вряд ли. Но это сентябрьский номер, тут сказано, что лечение заняло четыре месяца. Если она все это время лежала в гипсе, то она не могла со мной гулять. Моя болезнь началась летом.

— Ты уверен?

— Да, в документах стоит дата первого приступа, я ее хорошо помню. Но вот само падение в реку не помню. Мне говорили, что это, как его… защитный механизм, и я верил — это логично. Но получается, что мама тогда со мной не гуляла. А кто тогда? Марта? Но она рассказывала мне ту же историю, слово в слово.

Марта, горничная Беатрис и бывшая няня Эрика, работала у них в доме уже много лет. Аста не сомневалась, что та могла бы пролить свет на дело — люди таких профессий всегда все знают. И ей самой ведь с самого начала показалось: случай с падением в реку — очень странный. А теперь вот эта находка.

— Спроси у мамы, — посоветовала она Эрику. — Только осторожно спроси, не ругайтесь.

— Да мы уже не ругаемся. С тех пор как я работаю и поступил в резерв, мы даже почти не видимся, так что ругаться некогда.

— Хорошо. Я сделаю тебе копию страницы…

* * *

Домой Эрик в тот день пришел поздно — вечером были еще сборы с распределением дежурств. Мать сидела одна в гостиной и пила чай, Марты не было видно. Они поздоровались, но Беатрис не спросила, как прошел день, не пригласила его составить ей компанию — она привыкла, что обычно он сразу уходил в свою комнату.

Но в этот раз Эрик подошел к столу.

— Мам, можно тебя о чем-то спросить?

Она явно удивилась, но ответила с улыбкой:

— Конечно. Присаживайся. Налить тебе чаю?

— Нет, спасибо. — Эрик присел в кресло, снял с себя рюкзак и, порывшись в нем, извлек копию заметки. — Вот. Ты помнишь это?

Он протянула ей листок. Беатрис надела очки в тонкой оправе, которые лежали на стопке свежих писем, и бегло просмотрела текст.

— Помню, конечно, — кивнула она, возвращая ему заметку. — Столько времени в гипсовой скорлупе — такое не забывается. А что?

— Но это же то лето.

— Какое?

— Когда началась моя болезнь. То есть ты тогда не могла гулять со мной. Или это было не летом, или это была не ты?

Беатрис побледнела. Медленно сняла очки, тщательно сложила их дужкой к дужке, положила на место. Тонкие пальцы ее дрожали. Эрик ждал.