— Из-за этого проклятого кобеля я никогда неженюсь, — сокрушался Левитас.

— И не женись. Никогда не женись. Никогда.

Это Никитине «никогда» было последним словом приговоренного.В утро накануне казни. Никаких апелляций. Яйцо всмятку и крепкая сигарета назавтрак — и никаких апелляций. Нежнейшее черно-белое «Приговоренный к смертибежал» — не для него…

* * *

…Прежде чем захлопнуть дверь, Никита совершил еще однубеглую экскурсию по квартире Коpaбeльникoffa. Нельзя сказать, чтобы пустотакомнат пополнила скудные знания о владельце пивоваренной компании, но одноможно было сказать наверняка: Корабельникоff одинок. Почти так же, как и самНикита. Единственным более-менее обжитым местом оказался кабинет с узкойпоходной койкой и широким столом, заваленным бумагами. К компьютеру, стоящемуна столе, прилепилось несколько фотографий. Фотографии были старыми, выцветшимии категорически не монтировались со стильными узкими рамками. Они распиралимодернистский каркас и тщетно пытались вырваться, перемахнуть черездесятилетия: молодой моряк с топорщащимися на плечах и еще не обмытымилейтенантскими погонами, молодая женщина с тяжелыми волосами, мальчик с высокимлбом мыслителя… Черные-белые, и нежные, нежные, нежные… Ни одного современногоснимка, ни единого, — как будто жизнь Корабельникоffa осталась там,остановилась, замерла.

Жизнь Корабельникоffа — какой бы она ни была и чтобы нислучилось потом с моряком, женщиной и мальчиком, — жизнь Kopaбeльникoffaне шла ни в какое сравнение со сраной жизнью Никиты.

Или шла?…

Как бы там ни было, но без десяти пять Никита уже парковалсвою «девятку» у огромного, похожего на заводской, корпуса на Обводнике, 114.По фасаду здания шло самоуверенное, не нуждающееся ни в каких комментариях«КОРАБЕЛЬНИKOFF», стеклянные к нему подступы охраняла сладкая парочка секьюритив одинаковых галстуках, стрижках и подбородках, — и Никита приуныл. Ондаже не помнил теперь, сообщил ли ночному Корабельникоffу свое имя. Если нет —смешно надеяться на аудиенцию у Корабельникоffа дневного. Но приказной тонтвердого почерка на визитке, эта дудочка Крысолова, погнал его ко входу, каккрысу к воде. Остановившись у закаменевшего в своем величии секьюрити, Никитапромямлил, что его ждет глава компании, что ему назначено время на семнадц… Секьюритиоборвал его на полуслове — одним движением подбородка, созданного именно дляэтих целей: обрывать на полуслове. Проследив за направлением движения, Никитауперся взглядом в стойку с сидящей за ней симпатичной девушкой (никакой плоховыбритой вохры, надо же!)…

С девушкой все прошло гладко, стоило только Никите открытьрот и выдать тираду о семнадцати часах и встрече с первым лицом концерна«Корабельникоff» по личному вопросу, даже визиткой потрясать не пришлось.

— Третий этаж, направо. Административное крыло, —протрубила девушка низким голосом исполнительницы песен в стиле «спиричуэлс».

— Спасибо, — поблагодарил Никита и двинулся клифту.

Размах административного крыла поразил его воображение — натаких крыльях нужно парить над бескрайними пустынными просторами Аризоны, а нежаться в узком каменном небе Питера. Поплутав минут десять по коридору, Никитавышел-таки на цель — как и следовало ожидать, из ценных пород дерева. К ценнымпородам была привинчена табличка из давно вышедшей из моды бронзы, и к странномуимени Ока прибавилось вполне заурядное отчество — Алексеевич. Никитапрокашлялся и толкнул эпическую дверь.

За дверью оказался вместительный предбанник с секретаршей —вопреки ожиданиям немолодой и некрасивой, но с умным решительным ртом и запавшимищеками. Даже по одним этим щекам стало понятно, что за плечами у секретарши —престижный вуз, многолетняя работа в качестве какого-нибудь научногосотрудника, 120 знаков в минуту слепым методом, пара-тройка иностранных языкови курсы стенографии. И что ее интеллектуальный коэффициент сопоставим синтеллектуальным коэффициентом физика-ядерщика из Лос-Аламоса.

— Мне назначено, — севшим голосом пробормоталНикита. Господи, что же он тут делает, идиот, ведь присутственные места не длянего! — На семнадцать ноль-ноль. По личному вопросу.

Секретарша подняла глаза от компьютера и несколько секундстарательно фотографировала Никиту — в самых различных ракурсах: джинсики,кроссовки, вытертый кожаный пиджачишко, вытертая вельветовая рубашонка и совсемуж лишний галстук.

Очевидно, именно этот галстук и произвел на секретаршунеизгладимое впечатление. Черты ее лица смягчились, она даже нашла нужнымприветливо улыбнуться Никите:

— Вас ждут.

— А куда идти-то? — беспомощно ляпнул Никита.

— Вот в эту дверь, молодой человек…

За дверью, на которую указала секретарша, Никиту поджидалКорабельникоff. И новая жизнь.

То есть жизнь, как таковая, осталась прежней — стылой и подзавязку набитой прошлым. И — Ингой. Но в ней появилась странная должностьличного шофера — личного шофера Оки Коpaбeльникoffa. Kopaбeльникoff сунул ееНиките под нос, как только поздоровался с ним.

— Водилой ко мне пойдешь? — спросило первое лицопод аккомпанемент стрекочущего факса, не отрываясь от сотового телефона и горыкаких-то бумаг.

— Пойду.

— Деньги, конечно, не такие большие… Но ведь тебя неденьги интересуют, как я понимаю?

— Деньги меня не интересуют.

Корабельникоff раздвинул паучьи жвалы в подобии улыбки:очевидно, вспомнил о пачке долларов в барсетке.

— Вот и ладно. Можешь оформляться. Нонна Багратионовнавсе тебе объяснит.

— Нонна Багратионовна?

— Моя секретарша. Думаю, много времени это не займет.Через час приступишь. Через час пятнадцать машина должна быть уподъезда, — и Kopaбeльникoff кивнул головой, давая понять, что аудиенциязакончена.

…Через час Никита получил ключи от представительского«Мерседеса» с бронированными стеклами, а еще через месяц — от апартаментов наПятнадцатой линии и от загородного дома во Всеволожске, такого же, в общем,пустого, как и городская квартира. Ко всем трем связкам ключей имелосьприложение в виде субботней ночи с водкой и огурцами, тренажерного зала вчетверг и боксерского спарринга во вторник. Еще тогда, в их первую встречу,Никита проговорился Корабeльникoffy о первом разряде по боксу.

Их субботние ночи нельзя было назвать попойками.Конфиденциальным мужским попойкам обычно сопутствует бесконечный иоднообразно-утомительный разговор о жизни и о том, что эту жизньукрашает, — бабы, карьера, деньги, собственная реализованность. Ничеготакого в Корабельникоffской водке с огурцами не таилось. Ни единого слова,кроме коротких междометий. Никаких прорывов — ни в прошлое, ни в настоящее.Молчание, молчание, молчание. Очевидно, январских Никитиных откровенийКорабельникоffу хватило с головой. За несколько часов он сумел прочитать Никитукак книгу — до последней страницы, на которой указан тираж. Но почему-то неотбросил ее, не сунул на полку, не всучил в качестве подарка кому-нибудь, аоставил при себе.