Перед глазами возник глобус, теперь я должен видеть егочаще, чем миску супа. На экране, словно откликаясь на невысказанные мысли,засветилось небо, видны в полете крылатые ракеты, вздыбливается земля, рушатсямногоэтажные здания, заваливая обломками автомобили, разбегающихся прохожих.Да, вчера войска США подвергли жесточайшей бомбардировке Сомали, сегодня ещебомбят, а через пару дней обещают оккупировать страну полностью. И, конечно же,восстановить там режим демократии.

Если судить по их словам, то победно несут знамя демократиии гомосексуализма все дальше и дальше по планете. Вот уже за Ираком пал ещеодин деспотический режим, но… тем, у кого на плечах голова, а не другое место,видно, что это всего лишь отчаянные попытки контратаки на отдельном, какпринято говорить, участке необъятного фронта. На самом же деле США в глухойобороне, их позиции трещат, они отступают, как раньше говорили, «на заранееподготовленные позиции», а на самом деле отступают в полном беспорядке и в черномунынии. Ислам побеждает вовсе не крылатыми ракетами, которых у него нет, асвоей идеологией, убежденностью, пассионарностью.

Президент Джексон, что пришел после Миллера с егошимпанзиными амбициями, сделал мудрый, хотя и запоздалый шаг: резко уменьшилприсутствие своих войск за пределами США, а тем, которые остались, велелдержаться ниже травы тише воды, не выпячивать свою американскость, ибо снедавнего времени все американское стало пользоваться не всеобщей любовью ипреклонением, как рассчитывал Миллер, а откровенной ненавистью.

На волне этого решения полностью убрали юсовские патруливокруг квартала посольства США в Москве. Патриоты из РНЕ сами организовалиохрану по всему периметру, ибо всякая мелочь, что раньше страшилась косопосмотреть в сторону американцев, теперь рвалась громить само посольство, жечьих машины, разносить ограду, забрасывать двор и здание если не гранатами, тохотя бы камнями и бутылками с чернилами. Сотрудники посольства боялись выходитьза ограду, на эрэневцев смотрели со страхом и непониманием: из врагов вдругпревратились в защитников. На английское посольство никто по-прежнемуоскорбительно не обращает внимания: мол, чего пинать пуделя, накрепкопривязанного удавкой к американскому бронетранспортеру?

Я помню, как назойливо и вроде бы всякий раз демонстративнопоказывали юсовских вояк на джипах, на бронетранспортерах, что фактическиоккупировали Москву. Показывали по новостным каналам, по итоговым, даже вфинансовые сводки ухитрялись вкраплять кадры, как юсовский бронетранспортердвижется по главной улице Москвы, а русские тупо глазеют, все до одного соспитыми мордами, косорукие, вислобрюхие. Те, которые матерятся и сжимаюткулаки, – фашисты, а те ублюдки, что приветствуют радостным воем, –демократы, истинные общечеловеки, гомосексуалисты, педофилы и прочие будущиечлены демократического сообщества.

Юсовские войска остались только в Прибалтике, там слезноумоляют не выводить, авось русский медведь устрашится и не захватит эти землиснова. Юсовцы остались с немалой неохотой и в великой растерянности. Совсемнедавно, во времена СССР, и в России обожали все американское, чуть не молилисьна Вашингтон, а теперь даже дети смотрят с такой ненавистью, что как бы и вПрибалтике не повторилось…

Послышался тихий звонок, Вертинский приложил руку к уху,лицо стало серьезным. Кивнул невидимому собеседнику:

– Хорошо, передам Бравлину…

– Что там? – спросил я.

– Да все еще в библиотеке, – ответил он сухмылкой. – Ты же велел подумать над учреждением Высшего Совета, что-товроде политбюро нашего движения, вот и ломают головы. К тому же споткнулись напроблеме казней…

Я насторожился, взглянул в упор:

– А при чем здесь Высший Совет и казни?

Он смолчал, глаза оставались непроницаемыми. Я взглянул начасы, до общего сбора министров еще с полчаса, сказал резко:

– Пойдем посмотрим.

Кремлевская библиотека, конечно, поменьше Ленинки, но здесьобходятся без художественной литературы, а вот большинство актов изаконодательств, которые опасно доверять даже спецхранилищам, найти можно.

Тимошенко, Седых, Атасов и еще с десяток самых активных ипродвинутых деятелей имортизма с комфортом расположились в первом зале, настолах горы бумаг, роются, как свиньи в корнях дуба, только что не хрюкают отнаслаждения. А может, и хрюкали, просто умолкли и повернули головы на стукдвери.

Я прошел, сел за ближайший стол, Вертинский медленнодвинулся вдоль стеллажей, жадно высматривая реликты. Я оглядел всех исподлобья.Неприятным голосом спросил:

– А что, кто-то из вас в самом деле против публичных казней?

Они торопливо переглядывались, молодые и немолодые,увенчанные академическими званиями и селфмэйдменовские. Здесь как бы двегруппы: первая – молодые и яростные, что совершили эту революцию, слово«молодые» относится не к возрасту, вторая – немолодые прожженные управленцы, профи,способные примениться к любому режиму, любой смене власти. Они приняли имортизмеще при старом режиме потому, что обещает обществу больше, чем иные системы, яэтих людей ценю не меньше, они немало сделали для нашей победы на выборах.

Первым голос подал, как ни странно, один из первых, ктоперешел из дочеловеков в имортисты, Атасов.

– Я не против, – сказал он осторожно, стараясьприглушить зычный голос, – но теперь мы взяли власть!.. Наша задача –удержать ее… Простите, я не то говорю, власть нам, как просто власть, на фиг…дерьма в ней больше, чем конфет, но мы теперь должны, как бы сказать,прислушиваться к мнению других стран… как раньше прислушивались к мнениюсоседей, коллег, даже собутыльников.

Я слушал, рассматривал его пристально, могучий самец,великолепный экземпляр хомо действующего, хотя таким не выглядит. Массивный,похожий на грушу, даже лицо груша: узкий лоб, расширяющиеся скулы и тяжелаянижняя челюсть. От глаз одни щелочки, взгляд нарочито умиротворенный, темныемешки, мясистый нос, толстые губы, даже фигура все та же груша: узкие плечи ивсе расширяющееся книзу, до карикатурной задницы.

Он говорил, покряхтывая, словно от вороха болезней, но ведь,гад же, каждый день проплывает в своем бассейне по два километра, а этопобольше, чем трусцой одолеть десять. Но поесть любит, не скрывает, дажебравирует, у человека должны быть слабости напоказ, чтобы лучше прятать нечтоболее серьезное. Если даже Атасов начинает трусить, то это пугающий симптом…

Он умолк, смешавшись. Я постучал карандашом по столу.

– Ну-ну, – поощрил я с иронией, – продолжайте,господин… или товарищ, пора бы уже определиться, словом, Павел Павлович.

Атасов развел руками. В роли члена правительства или одногоиз Высшего Совета он чувствовал себя, как корова в казино, но я ввел в Совет,как одного из первых, и он добросовестно старается быть полезным и послепобеды.

– Я хочу сказать, – промямлил он совсем жалко, что нуникак не вязалось с его кингконговой фигурой, – что в какой-то мере мы недолжны уж чересчур…