Он снова смешался, умолк. Я подождал, за столом началсятихий говорок. Я постучал снова, наступила тишина, все взгляды скрестились намне.

– Я помню, – сказал я неожиданно для всех мягко, а точто-то последние дни чересчур зол, вот-вот интеллигенция заговорит о зловещемоскале имортизма, – весной, уже солнце вовсю жарит, а народ все еще взимнем… А я решался одеться полегче первым. Иду по улице в рубашке или впиджаке, а навстречу все в пальто, шубах, дубленках. Задыхаются от жары, наменя смотрят во все глаза. Заранее знаю, что дома скажут своим: уже ходють! Изавтра все те, кто меня видел, выйдут в пиджаках вместо шуб. А послезавтра накостюмы перейдут те, кто видел тех героев.

Седых спросил осторожно:

– Хочешь сказать, что и остальные страны… могут последовать?

– А ты не веришь?

Он сдвинул плечами, голос прозвучал несколько колеблющийся:

– С победой Октябрьской революции у нас с нетерпением ждалимировой. Не повторить бы ту же ошибку…

Я поморщился:

– Последуют, но не так явно. Просто в России все всегдарезче, круче, кровавее. Но мир изменился, жаль, мало кто это заметил. Во многомнаша победа обязана именно Западу. Нет-нет, бомбардировка Югославии, захватИрака, давление на другие страны – это другое. Я имею в виду всю эту дрянь, чтоне только заполонила Запад, но и добилась победы! Добилась признания своихправ. То, что было немыслимо в начале двадцатого века или даже в середине,сейчас вот оно! Жвачник нельзя включить, чтобы не увидеть, как гомосекитрахаются. Знаете же, на Западе живут нормальные люди, только благополучие вквартирном вопросе испортило…

Вертинский поежился, я перевел на него взор, он знакамипоказал, что нем, как рыб о кухонную плиту. Или уже вовсе на сковороде.

– Извращенцев, – сказал я с нажимом, – всякийздоровый человек осуждает. И не прочь в глубине души, чтобы они все, гады,исчезли. Но вслух не говорит: политкорректность! Даже через силу улыбается ижмет руку. С публичными казнями еще круче и нелепее. Каждый или почти каждый вглубине души желал бы, чтобы преступников наказывали жестче. А за тяжкиепреступления чтоб вообще казнили. Но вот вслух… А почему молчит? Оказывается,мешают… ха-ха!.. французские гуманисты позапрошлого века и их прекраснодушныепринципы. Представляете, даже не прошлого века, а позапрошлого! Из тоговремени, когда гомосеков на кострах жгли, а ворам рубили руки. Крупному ворью –головы. Сейчас же, вспомните, все критерии размыты, а правила отброшены! Все.Не только для гомосеков. Мир должен пожрать… или пожать?.. то, что посеял. Наниве вседозволенности и распущенности взрастают оч-ч-ч-чень разные цветы.

Тимошенко сказал осторожно:

– Наш цветок, по моему глубокому убеждению, будет… всеголишь шокирующим, непривычным для остальных цветов клумбы. Но его примут. Воткак Бог свят примут!

– Еще как примут, – ответил я и жестко улыбнулся. –На казни будут с детьми ходить, как в цирк! Мороженое будут продавать, квас,пепси…

– Может быть, вход сделать платным? Все же копейка в казну…

– Нет, – отрезал я. – Эти зрелища должны бытьбесплатными. Как и вход в Третьяковскую галерею.

Несмотря на жесткие слова, налет приколизма уловили все, сготовностью заулыбались, задвигались. Когда слишком страшно или неуютно, мыпоспешно шутим, острим, придумываем анекдоты. И сразу безрадостная жизньстановится уютнее.

Я взглянул на часы, поднялся.

– Ладно, пойду президентить. Или президентствовать?.. Вамлегче, хитрецы.

Тимошенко сказал льстиво вдогонку:

– На здорового верблюда и груз… побольше, побольше.

Я вернулся в свой рабочий кабинет, теперь это мой. Кресло сготовностью приняло седалище. Тут же слева от руки вспыхнул небольшой экран,появилось лицо Александры.

– Господин президент, – проговорила она, тщательновыговаривая слова, – к вам Волуев, руководитель администрации президентаРФ…

– Эт моей, что ли?

– Да, если вы считаете себя президентом, – ответила онаровным голосом, потом подпустила в него чуть тепла: – Или вы просто поигрались?

– Проси, – сказал я и добавил подозрительно: – Но, какя помню, мне предыдущий президент сказал при передаче дел, что у этого рукадминаправо входить без предварительного запроса?

– Правила устанавливаете вы, – пояснила она. – Темболее… у вас могут быть очень революционные правила.

– Да, – согласился я, – но это пока оставим какесть.

Вертинский одобрительно хмыкнул, вернулся в кресло ипотянулся за газетой. Почти сразу же дверь отворилась, руководительадминистрации явно ждал прямо за дверью от Александры кивка, в кабинет вошелнастолько тщательно одетый и наимиджмейкерный господин, что мне стало быстыдно, будь я… словом, из массы, сейчас же я лишь рассматривал его слюбопытством, человека-невидимку, который почти никогда не появляется в кадраххроники.

– Господин президент, – произнес он, остановившись попротоколу строго в четырех шагах от моего стола.

Вертинского он не замечал, хотя стоит рядом с его креслом,однако мне показалось, что на холеном лице промелькнула едва заметная гримасанеодобрения.

– Да, господин Волуев, – ответил я. – Что у вас?

– Пока рутина, – ответил он вежливо. –Взгляните-ка…

На мой стол опустилась пачка листов на прекрасной бумаге, сгербами, золотыми полосками. Волуев выпрямился и почтительно ждал, какобразцовый дворецкий. Впрочем, даже должности простых слуг при короляхстановились высшими чинами, так, «маршал» раньше был просто слугой при короле.

Я поковырялся, разгребая листы без всякого почтения, это непочетные дипломы, а всего лишь поздравительные телеграммы в связи с избраниемна пост президента России. Глаза быстро выхватывали заголовки, за спинойсочувствующе сопел и вздыхал Волуев. Пока что поздравления только отправительств, что сами выглядят несколько «экспериментальными», а то и вовсе оттеррористических или близких к ним. Некоторые заслуживают внимания, но пока чтонет ни одной от стран… гм, с мнением которых считаются.

– По моим данным, – произнес Волуев над ухом, –сейчас разрабатывается текст в кабинете министров Италии, а также в канцеляриипрезидента Франции. О Германии пока неизвестно, но, полагаю, там тоже тщательноготовят форму поздравления для такого особого случая, а отправят не раньше, чемполучим поздравление от шести-семи стран Европы.

– Что насчет Англии?

– Оттуда традиционно поздравят последними.

Я усмехнулся:

– Если, конечно, вообще поздравят.

– Да, господин президент, – согласился он ровнымголосом, – не исключено, что предпочтут хранить настороженное молчание. Мысами дали им повод… Я имею в виду казнь на Красной площади. Нехорошая примета.