– Откупаться? – не понял Сварог.

– Считай, что откупаться…

Если кто-то станет уверять вас, что майору в отдаленномгарнизоне ни за что не звездануть полрюкзака автоматных патронов, пошлите его кчерту. Даже не обязательно быть майором. Дело совершенно житейское. Гораздотруднее, не зажигая света и не разбудив жену, ночью отыскать и сгрести в карманее золотишко. А покинуть ночью территорию, перемахнув через забор изпотрескавшихся бетонных плит, и вовсе проще простого, вы не в Чикаго, юноша, выв советском военном городке…

Эта ночь своей веселой жутью, наверное, запомнится навсегда.Мэлсдорж привел его в какую-то мастерскую, где два монгола только чтооткупорили водку, совершенно по-русски распотрошив на газете «Унэн» селедку иплавленые сырки. Однако, увидев Мэлсдоржа, они поклонились чуть ли не до земли,убрались в уголок, враз забыв про водку, и пулей выскакивали оттуда, едваМэлсдорж коротко отдавал непонятные распоряжения. Они разожгли огонь в горне,притащили инструмент и снова пристроились в уголке, испуганно таращась наСварога – ему явно перепала доля суеверного почтения.

– Ты тут в законе, я смотрю, – сказал Сварог,неловко топчась посередине и все время натыкаясь на ржавые железяки.

– Много будешь знать, генералом не станешь, –сказал преобразившийся Мэлсдорж, вдруг ставший ловчее, проворнее, даже, похоже,моложе. – Садись туда и пей водку. Вон водка стоит.

– Да как-то… – зажеманился Сварог.

– Ничего. Им на работе нельзя, не хотят они водки.

Он что-то каркнул через плечо, и безымянные монголы подалисьиз угла, отчаянными жестами показывая Сварогу, как им не хочется водки и какони рады его угостить. Сварог без церемоний уселся на пыльный ящик и взялся заводку. В целях успокоения расстроенных нервов.

Но он не дождался никакого колдовства с заклинаниями итаинственными тенями. Тени елозили по стенам самые прозаические – от занятогоработой Мэлсдоржа, время от времени помогавших ему безымянных монголов и самогоСварога. Правда, Мэлсдорж все время бормотал себе под нос, но выглядело этовполне обыденно.

Он работал без устали – плавил золото, разливал его в крошечныеформы, бормотал над формами. Сварогу все же порой становилось жутковато – тоглаза у безымянных монголов закатывались в ужасе под самую черепушку, то из-подстола маячила посторонняя тень, то как-то по-особенному посвистывалветер, – и он наливал себе еще на два пальца, как истый янки, толькосодовую, понятно, не лил, откуда здесь содовая?

А Мэлсдорж работал, как ювелир. Похоже, здесь, помимопрочего, делали еще и женские украшения – иначе откуда все эти тигельки изамысловатые инструменты, красивые, неуместные в мастерской, как две капли водыпоходившей на обиталище советского слесаря.

Когда в бутылке осталась треть, а крохотные отливки остыли,Сварог сообразил, что мастерит Мэлсдорж: пули под «макаровский» патрон, двештуки. Мэлсдорж, видимо, сделал главную работу – он сел на ящик рядом соСварогом и выпил водки, а безымянные монголы вытаскивали из Свароговых патроновкоричневые пули и осторожненько вставляли на их место золотые, следя, чтобы непросыпать пороха и не помять гильзы.

– Стреляй все равно куда, – сказалМэлсдорж. – Главное, попади в него, в кагана.

– Ну, спасибо…

– Ладно, чего там. Дело не в тебе, майор, хоть мужик тыи хороший. Порядок должен быть. Если ты мертвый – лежи, а не скитайся по чужимвекам. У нас от своих не продохнуть, скоро и в степи будет тесно, а тут еще икитайцы плодятся…

Сварог осторожно покачал пули кончиком пальца. Они сидели вгильзах крепко, словно генералы из «райской группы» в московских кабинетах.Мэлсдорж разлил остатки водки в два стакана, зашвырнул свою в рот, некоснувшись губами посуды (Сварог завистливо крякнул), пососал селедочный хвост,держа его за плавники, привычно вытер пальцы о голенище мягкого сапога, подумали спросил:

– А чего ты, если подумать, ерепенился? Был быуважаемым человеком, на лошадке скакал, города брал… Все лучше, чем сейчас.

– Да привык я здесь как-то, – сказалСварог. – Прижился.

Он подозревал, что лукавит – в первую очередь перед собой.Видимо, все дело – в голой степи. Окажись на месте молодого честолюбивогостепняка король из высокого замка (водопровод и канализация не обязательны),все прошло бы не в пример легче. Но степь выглядела очень уж пустой,необставленной, скучной. А Сварог был неистребимо городским. Степь (пусть иназывавшаяся иначе) старательно и яро пыталась убить его и в стране Аллаха, и встране льва, в степи пропал без вести отец, степь уже два года держала егоздесь в плоской тюрьме без стен. Степь меняла облики и названия, степь ни разуне задела ни осколком, ни пулей, но всегда оставалась злокозненной плоскостью,богатой лишь необозримыми горизонтами да изредка – горами.

Он шумно вздохнул, защелкнул патроны в обойму, обойму врукоятку, спросил:

– А еще водка есть?

Безымянные монголы, мешая друг другу, торопливо полезли вшкафчик.

Назад Сварог возвращался тепленьким, бодрым и совершеннобесстрашным.

Он передернул затвор, вдобавок еще взвел курок, чтобы неполагаться на самовзвод. Сие было чревато – случалось, «макар», лежа в кобуреили в кармане, сам собой срывался с предохранителя, бабахал самостоятельно, ихозяин получал пулю – в соответствии с присущим ему везением или невезением. НоСварог хотел подстраховаться.

Он шагал, браво покачиваясь, держа курс на скудные огнивоенного городка и услаждая себя песней из французского репертуара:

Его отец был арлекином,

А мать наездницей была.

И с колыбели был подкинут

Он в мир добра и зла.

А колыбель его висела

Над самой клеткой льва,

И слышал мальчик то и дело

Судьбы своей слова:

«Ты был рожден акробатом,

Твой долг – менять города…»

Когда-то, в полузабытые времена больших несбывшихся надежд,он пел ее под гитару по-французски, а сейчас помнил только вариант на языкеродных осин. Земля под ногами оставалась твердой, разве что норовила, стерва,то и дело вздыбиться и заехать под коленки. Нохор не появлялся. Под лунойзамаячил справа сутулый, чутко присевший снежный человек алмасты – но этотперебросками во времени не занимался и вряд ли сам знал точно, в каком времениживет. Для ученых он был загадкой, для читающей публики – сенсацией, а для местныхжителей – неопасной вонючей тварью, обитавшей поблизости с незапамятных времени потому столь же привычной, как закат или понос. Белые люди в военной формепоначалу принимали его за алкогольную галлюцинацию, но потом тоже пообвыклись,если не считать озверевшего от безделья особиста, полагавшего здесьзамаскированные китайские происки.