– Как же она его упрекала?

– Голытьбой называла иногда, – нехотя призналась Нина Ивановна. – Может, и не хорошо это, не должна была она. Но теперь-то уж что же! Нет ее! А он…

Ее губы затряслись, глаза наполнились слезами.

– А он теперь хочет, чтобы и меня не было! Пришел сегодня с тортиком, сволочь!

– И? Чего вдруг он с тортом явился? Удивить хотел?

– Отравить! – всхлипнула Нина Ивановна.

– С чего вы взяли? Завтра Новый год. Может, он по-соседски к вам зашел?

Она нагнула голову и виновато глядела на него исподлобья минуту, а то и больше. Потом решилась.

– Может, я, конечно, в чем-то и сама виновата. Провоцировала этого человека, – призналась она. – А как еще? Вы бездействуете! Ларису похоронили, и все тихо. Шито-крыто! В общем, все началось еще вчера, когда я ему напомнила, на чьи деньги он живет.

– Каким образом напомнили?

Нина Ивановна вкратце рассказала о встрече на лестничной площадке.

– Я уже начала спускаться и тут вспомнила про перстень, – со звоном шлепнула она себя по бедрам, затянутым в плотные трикотажные брюки.

– Про какой такой перстень?!

Он почувствовал, как кожа на скулах натягивается, бледнея.

– Про его перстень, который он всегда носил на мизинце, – она оттопырила палец на левой руке. – Лариса говорила, что это какая-то семейная реликвия. Он берег его пуще глаза. Спрашиваю, где перстень-то, Игнат Федорович?

– А он что?

– А он говорит: Ларисе подарил, когда провожал, как талисман. А я напоследок: не помог талисман-то, все равно убили ее. И все! А он сегодня является с этим тортом. И буквально вталкивает кусок мне в горло! – Ее голос зазвенел слезами. – Держал за подбородок и вталкивал. И приговаривал: ешьте, Нина Ивановна, ешьте. Может, говорит, когда будете жевать, болтать лишнего не станете. И глаза у него при этом были такие…

– Злые? – подсказал Алексей и тут же набрал номер экспертов.

– Нет. Ледяные! Пустые! Страшные! – выпалила она скороговоркой. – Отравить он меня хотел. Точно!

– Так вы же живы, Нина Ивановна. Не беспокойтесь так, – ему ответил Данила Смирнов, и Алексей попросил: – Срочно экспертизу на предмет отравляющих веществ, а? Сможете? Буду должен!

Данила даже пообещал сам зайти за коробкой с тортом. Алексей положил телефонную трубку и повторил с улыбкой:

– Вы же живы, значит, все в порядке. А ваш сосед просто проявил преступную грубость по отношению к вам.

И про себя добавил: «Чтобы не совала нос не в свои дела».

– Я жива, потому что после его ухода пошла в ванную и промыла себе желудок. Но тошнит до сих пор! – Нина Ивановна поджала губы и неодобрительно глянула на Чекалина.

– Хорошо, сейчас будет проведена экспресс-экспертиза. Если установим, что в данном кондитерском изделии содержатся отравляющие вещества, то непременно привлечем его к ответственности.

– А если не будет этих веществ! Вы не собираетесь его привлекать за то, что он мне чуть челюсть не выломал, засовывая кусок в рот?! – взвилась она тут же.

Он опустил голову и поинтересовался:

– Кто-то еще видел это? Может подтвердить ваши слова?

Она со свистом втянула в себя воздух, замерла и тут же выдохнула, прошептав:

– Нет, конечно.

– Но вы же все понимаете, Нина Ивановна, – выразительно глянул на нее майор. – Он юрист, законы знает. Еще и вас обвинит в оговоре.

– Обвинит. С него станется, – всхлипнула она. – Постоянно сухим из воды выходит. А я анализ крови все равно сделаю! Неужели управы на него не найдете?

Чекалин был краток. Поднимаясь с места, чтобы проводить женщину до двери, он сказал только одно слово:

– Ищем…

– Здравствуй, дорогая моя…

Четыре розочки с тугими бутонами легли на холмик земли припорошенный снегом. Он сидел перед ним на корточках. Поза страшно неудобная, но вынужденная. Ему нужно было кое-что сделать – исправить ошибку, которую он допустил в горячке.

Сунув руку в карман короткого пальто из дорогой нежной ткани, он вытащил маленький пакетик и воткнул его в землю. Глубоко засунуть не вышло – земля промерзла, ну, ничего. Когда будут устанавливать памятник, он исправит. Он все исправит. Осталось приложить совсем немного усилий. Всего лишь нанести несколько незначительных штрихов, и композиция будет завершена. Композиция его дальнейшей счастливой жизни.

Она должна быть счастливой, да! Он это заслужил. Выстрадал!

– Вот и все, дорогая моя…

Он поднялся, поправил брюки, одернул пальто, отряхнул от снега – задел полой, когда наклонялся над могилой. Задрал голову и поморщился: кто придумал сажать деревья на кладбищах?! Это же рассадник для воронья! Вопят свои погребальные песни. Тошно!

Игнат потоптался, послал воздушный поцелуй портрету жены, повернулся, чтобы уйти, и нос к носу столкнулся с парнем, вооруженным солидной фотокамерой. На нем была черная вязаная шапка, низко надвинутая на глаза, мешковатые штаны, темная куртка и водолазка, скрывающая подбородок. Некрасиво и безлико.

– Здрассте, – приветливо улыбнулся тот, не давая Игнату пройти дальше по вытоптанной в снегу тропинке.

– Здравствуйте, – недобро глянул на него Игнат. – Разрешите пройти?

– А вы муж? – парень стоял как вкопанный.

– А вы, простите, кто?

– Я – прощаю – корреспондент. – Парень назвал какое-то издание, о котором Игнат никогда не слышал.

– И что вы здесь делаете, корреспондент?

– Я делаю последнее фото для статьи.

– Какой статьи? – вытаращился Игнат испуганно.

И тут же запаниковал, а не сфотографировал ли парень тот самый момент, когда он кое-что прятал в могильном холмике?!

– Наше издание выпускает большую статью о разоблачениях в сектах. Последнее дело весьма нашумело. Ужас, сколько уголовных дел было заведено! Даже убийства случались! Эта женщина тоже была там убита. Так вы кто ей? Муж?

– Нет, – зачем-то соврал Игнат. – Просто знакомый. Хороший знакомый.

– Да ладно! – парень хихикнул и поманил его пальцем, намереваясь что-то показать в фотокамере. – Вот, снимал в день похорон – вы тоже тут были, почти в одном лице. И слова разные говорили: дорогая там, любимая. Все зафиксировано для истории. Муж!

Парень подмигнул и продолжил стоять на месте. Игнат поерзал взглядом по снегу вдоль тропинки – глубоко. Увязнет, если сойдет с тропы, а на нем невысокие ботинки. Новые! И брюки на голые ноги надеты. Представить себе касание ледяной снежной крошки к голой коже он не мог: холодно и гадко. Поэтому продолжил стоять перед корреспондентом, который нагло пялился на него.