На прокурора было жалко смотреть. Он вмиг постарел лет надесять. И жалобно протянул, обливаясь холодным потом:

– Общая злокозненная направленность поступков…Закоренелость в прегрешениях…

– Это еще не основания для…

– Закоренелость… – сказал прокурор.

– Повешу, – ласково пообещал Сварог.

Прокурор замолчал, подавившись собственным языком. Сварогмысленно досчитал про себя до десяти и произнес уже совсем спокойно:

– Король прощает осужденного. Подведите его сюда.

Кто-то кинулся в ту сторону – и, заглушая неповоротливыхстражников, мало что понимавших в происходящем, буквально заставил ихпрепроводить отца Грука к дубовому креслу.

– Вы меня узнаете, отец Грук? – спросил Сварог.

Лесной пастырь смотрел на него пытливо, с непонятнымвыражением лица. Пожал плечами:

– Кабы знать, ваше величество, должен я вас узнавать,или лучше промолчать…

– Глупости, – усмехнулся Сварог. – ГрафСезар, замок, ваша паства… Развяжите ему руки (к отцу Груку с разных сторонкинулись доброхоты, мешая друг другу). Рад вас видеть, отец. Как я вижу,характер у вас по-прежнему неугомонный, не умеете жить спокойно…

– Каким Господь создал, – прогудел отец Груксмиренно.

К уху Сварога просунулся тот самый судейский, волнуясь, даженожками суча в погоне за фортуной:

– Ваше величество, изволите знать… Когда отец Грук иего… гм, молодцы… нагрянули к бургомистру в гости, они его, мало того, чтоограбили дочиста, так еще заставили долговые расписки слопать все до одной, вотего милость бургомистр и осерчали малость, а его благонадзирание господинпрокурор, свояком бургомистра будучи…

Оба поименованных смотрели на него с бессильной злостью – асудейский крючок приосанился, даже словно стал выше ростом, придав своейфизиономии горделивое выражение, свойственное отважному борцу за правду. Послетого, как Сварог соизволил милостиво ему улыбнуться, судейский окончательноповерил в свою фортуну и ничегошеньки уже не боялся…

– Я все понял, – сказал Сварог. – Что же, высвободны, отец. Давайте остальные экстракты. – Он пробежал их глазами ичуточку поскучнел. – А вот это уже другое дело… Совсем другое дело,господа… Не только многочисленные грабежи и разбои на дорогах, но и загубленныедуши на совести – у одного два стражника, у второго полицейскийчиновник… – он посмотрел отцу Груку в глаза. – Совсем другое дело…Спутники ваши по законам вполне заслужили…

– Ваше величество, – сказал отец Грук убежденно, ссерьезным лицом. – Я вам и не буду доказывать, что они святые. Чего ужтам, не святые они вовсе, и добычу как-то не раздавали сирым и обездоленным, ав кабаках спускали, и за каждым, тут бумага кругом права, числятся упокоенныеполицейские крючки. Правда, в честной схватке упокоенные, ну да вы правы, делаэто не меняет. Но я не о том… Будьте так любезны, отмените уж некстати у васвырвавшиеся милостивые слова касательно моей ничтожной персоны и велите, чтобыменя препроводили туда, куда с самого начала собирались, да благодарявеликодушию вашему заминочка вышла…

– С ума вы сошли, отец? – спросил Сварог почтигрубо.

– Никоим образом, государь. Просто, понимаете ли…Несправедливо будет, если у меня и моей паствы этак вот разойдутся дорожки, япойду в одну сторону, а они – в другую. Позвольте уж и мне с ними. Так оновыйдет честнее. Знаете ли, это не самые благонравные ребята на свете… но и несамые худшие. Слишком уж многое меня с ними связывает. И не могу я ихбросить сейчас, не по-человечески выйдет, не по лесному братству…

Он не шутил, Сварог видел это по его решительному лицу.Пауза затягивалась.

– Прикажете всех троих исполнить? – робко вопросилбургомистр. – Коли уж этот закоренелый сам стремится…

– Зачем вы его заставили долговые распискижрать? – спросил Сварог.

– Процент, коли уж без этого нельзя, следует братьбожеский, – с достоинством ответил отец Грук, стоя с непреклоннымвидом. – А не людоедский, да еще с процентом на процент, да еще натуройбрать процент с должниц помоложе. И воровать из казны, если уж иначе не можешь,надо по-божески, хотя бы уж сестерций с аурея, а не полной пригоршней… Истражники здешние, с полицейскими крючками вкупе, тоже, знаете, не святые…

– Значит, можно их резать? – серьезно спросилСварог. – Кому захочется?

– Да я и не говорю, что можно, ваше величество. Я одноговорю: не ломайте вы себе голову над здешними убогими трагедиями и позвольтеуж мне присовокупиться к своей пастве… а коли уж вас вдруг на великодушиепотянуло, то дайте мне квадранс всего, чтобы я их укрепил и напутствовал переддорогой…

Сварог тяжко вздохнул. Снова в его душе воцарилась мешанинасамых противоречивых чувств. С одной стороны, согласно букве закона этипрохиндеи и в самом деле заслуживали виселицы. С другой… По его вине ужепогибли люди, которые были виновны только в том, что ненароком соприкоснулись сгосударственной тайной – причем исключительно оттого, что он сам их в это деловтравил… Вот и выходит так на так…

Он сбросил с колен экстракты, приосанился и веско произнес:

– Остановить казнь. Король милует всех. Ясно? Ктопискнет против, сам отправится туда… – он подбородком указал на могучуювиселицу. – У королей свой образ рассуждений, простым смертным недоступныйи непонятный. Понятно? – рявкнул он, не сдержавшись. – Понятно яспрашиваю?

Вокруг царило безмолвие, почтительное, испуганное. Сновакто-то бежал и распоряжался, и стражники, пожимая плечами, резали веревки на запястьяхосужденных. Народ вновь безмолвствовал, очевидно, в полнейшей растерянности –вряд ли там расслышали хоть словечко из произнесенного у походно-полевоготрона, слишком уж далеко они стояли.

Перехватив угрюмый, исподлобья взгляд бургомистра, брошенныйна троицу чудом избежавших веревки, Сварог повернулся к Баруте, и, когда тотподбежал, тихонько распорядился:

– Этих троих взять под конвой, чтобы их где-нибудь вуголке не прирезали… И этого, пожалуй, тоже, – кивнул он на вытащившегосчастливый билет судейского.

– Не сомневайтесь, г’дарь, – спокойно кивнулстаршина табунщиков. – В точности исполню.

…Отец Грук, откинувшись на спинку раскладного походногостула, с сожалением уставился на нетронутые тарелки, полные отнюдь не скудныхяств. Сварог налил ему вина, пригубил сам. Полотнище шатра легонько колыхалосьпод ветерком с близких гор, и огонек лампы трепетал ему в такт.

– Воплощенная иллюстрация к излюбленному философскомутезису о превратностях судьбы, – умиротворенно сказал сытый отецГрук. – Несколько часов назад готовился сплясать с Конопляной Тетушкой, атеперь вот сижу и пью с королем… Знаете, что было самое мучительное? Все тридня, вплоть до сегодняшней церемонии меня кормили омерзительной баландой изрыбьих хвостов, где крупинка за крупинкой гонялась с дубинкой. Хотя по старойтрадиции смертнику полагается в последний вечер обед из пяти блюд, с вином. Ноэтот поганец, я про бургомистра, только хихикал и говорил, что город у нихбедный и на отжившие церемонии, изволите ли видеть, ассигнованиев не отпущено…– он осушил вместительный кубок до дна, привычно рыгнул, округлил глаза. –Извините, ваше величество, одичали мы тут, к церемониалам не привычны…