Навряд ли женщина по имени Сольвейг желала ему беды. Но востальном это был нехороший, тягостный сон. Надо непременно помочь человеку,которому снится дурное. А то как бы не налетела злая волшебница-мара да незатоптала спящего насмерть.

Я тронул его за плечо:

– Торгрим, проснись…

Он вздрогнул и повернулся ко мне, открывая глаза, и мнепоказалось, что в первое мгновение он принял меня за кого-то. Но потом онвздохнул, нахмурился и провёл рукой по лицу.

Спать больше не хотелось, и мы принялись одеваться. Я сказалему:

– Сегодня вечером будем дома.

Торгрим помолчал, потом отозвался:

– Я хочу кое-что показать тебе, конунгов сын. Сходим наберег.

И добавил:

– Лучше будет, если ты возьмёшь свой топор.

Я вспомнил о медведе и подумал, что это был хороший совет.

Я шёл за ним и гадал, чем же это он собирался меня удивить.Я бывал здесь и знал остров вдоль и поперёк. А Торгрим вдобавок уверенно шагалк месту битвы отца, которое я знал лучше всего. Не думал же он в самом деле,что я был мало наслышан о подвигах отца и о том, как засыпали камнями погибшегоСигвальди ярла!

Торгрим остановился перед памятным камнем, поставленным надмогилой ушедших в Вальхаллу в тот далёкий день. На камне багровели выбитые иокрашенные руны. Эту надпись я сумел бы прочесть и в ночной темноте, и даже неглядя. На камне было много имён. Они не побежали, когда Эгиль конунг сошёлсяздесь с Сигвальди ярлом. Эгиль конунг велел поставить по ним этот камень, аХёгни сын Хедина высек руны…

Торгрим долго разглядывал вырезанное на камне. Потомобернулся ко мне и сказал:

– Здесь многих недостаёт, Эйрик сын Эгиля.

Сперва я удивился, я же знал, что отец и молодой тогда Хёгнине могли забыть никого из своих. Потом я начал кое-что понимать. Я сказал:

– Каждую ночь ты зовёшь женщину по имени Сольвейг.

Торгрим кивнул.

– Я любил женщину по имени Сольвейг. Но она меня нелюбила. Она выбрала того, кто был достойней, – Сигвальди ярла.

Я стал ждать, что он скажет ещё, и он продолжал:

– Видишь тот валун, обросший лишайником? Я лежал возленего, когда мне собирались выпрямить рёбра, и это хотели сделать люди твоегоотца. Но хуже было то, что в плен попала и Сольвейг. Я слышал, конунг сделал еёсвоей рабыней, и она недолго у него прожила. Так что ты не зря принёс сюда свойтопор, Эйрик сын Эгиля сына Хаки. Ибо я поклялся отомстить твоему роду, ивелика моя удача, что я сделаю это именно здесь.

Я выслушал его и сказал:

– Не торопился же ты с местью, Торгрим-Боец.

Он огрызнулся:

– Где я был столько зим, судить не тебе. Но не моявина, что твой отец умер дома и от болезни, а не от моей руки в поединке. Тыже, его сын, боишься меня, как боялся всё это время, пока я целовал Асгерд чутьне у тебя на глазах…

Сказав так, он вытащил топор, он как будто ждал чего-то, и явдруг понял – он не столько оскорблял меня, сколько вызывал своё боевоебезумие… которое превратило бы его в зверя, как тогда, в корабельном сарае…помогло бы ему сражаться со мной и не вспоминать ни о чём.

Но бешенство берсерка, столько раз просыпавшееся без спросу,в этот единственный раз никак не желало явиться на его зов…

Он сам почувствовал это и угрюмо проговорил:

– Я не забыл, как ты спас меня из полыньи, конунговсын. Я тогда загадал: вытащишь, значит, вытащишь и свою смерть. А если нет,значит, Один тебя бережёт для других дел и моя месть ему не нужна. И ты знай –если бы это я стоял там на льду, а тонул ты, я не дал бы тебе руки.

Я сказал:

– До сих пор ты говорил правду, Торгрим-Боец. А теперьты лжёшь.

Что толку рассказывать, как мы сошлись, и я бился с ним надкостями людей, павших здесь, когда я ещё не был зачат…

Секира бьёт наподобие молнии Тора: второй удар редко бываетнужен. Мы с ним долго не могли коснуться один другого и только кружились,тяжело дыша. Железо со свистом рассекало воздух, но всякий раз натыкалось надругое железо и, лязгая, отскакивало прочь.

И мы молчали, потому что всё было уже сказано.

Это тянулось долго, но потом я поскользнулся на камне и едване упал. И тотчас разжал пальцы, выронив топор, потому что Торгрим ударил меняв плечо.

– Так! – усмехнулся он, когда я подхватил секирулевой рукой. – У меня тоже была сломана правая рука. Но я выжил, а тыумрёшь здесь, конунгов сын.

Вот для чего он называл меня конунговым сыном. Я заткнулбесполезную руку за ремень и ответил:

– Может, так оно и случится, хотя и сдаётся мне, раноты торжествуешь, Торгрим-Боец. И вот что я ещё тебе скажу, чтобы ты радовалсяпоменьше. Мою мать тоже зовут Сольвейг, и я родился сыном пленницы, но отецженился на ней и ввёл меня в род. И я помню, как она ждала его из походов! Тыпотому и узнал меня тогда, я ведь похож на неё, а не на отца. И когда я ейрасскажу, как расправился с тобой здесь, она, я думаю, не сразу припомнит, ктоты такой… и кто такой твой Сигвальди ярл!

Я сказал это и прыгнул вперёд, ибо сил у меня оставалось какраз на один удар, и следовало его нанести. И я достал его топором, потому чтомои слова оглушили его и он промедлил оборониться. Но я не смог разглядеть,сильно ли мне повезло. Торгрим вдруг крикнул мне:

– Сзади!.. Берегись!..

Я хотел оглянуться, но не успел. Камни у меня за спинойхрустнули под тяжестью зверя. Я ощутил смрадное дыхание на своей щеке. Иодновременно – страшный удар в спину, швырнувший меня на камни, лицом вниз.

Я ещё слышал над собой рёв медведя, рычание и шум отчаяннойсхватки… но смутно, и мне было всё равно, чем у них кончится. Потом обаумолкли, и кто-то застонал, не то зверь, не то человек. Что-то прикоснулось комне, я не понял, лапа или рука… А когда меня понесли – или потащили куда-то, –я окончательно провалился во мрак, потому что было очень уж больно.

Я открыл глаза и увидел над собой тёмные стропила Котаруда.И морщинистое, осунувшееся от забот лицо старого Хёгни. Мой воспитатель смотрелна меня, подперев бороду кулаком. У меня хватило силы заговорить, и я спросилего:

– Где Торгрим?

Хёгни наклонился ко мне и положил руку на мою грудь, чтобы яне вздумал пошевелиться. Он ответил:

– Торгрим принёс тебя сюда на руках. Он рассказал обовсём, что у вас случилось, и я видел медведя, которого он зарубил.

Я повторил:

– Что с ним, Хёгни?

Ярл вздохнул.