Мы успели. Успели, когда все девчонки, кроме нашихконвоиров, уже были в рощице – и навели на нас свои арбалеты. Задыхаясь, едвапереставляя ноги, мы упали под деревьями – а безжалостные стражницы, ничутьдаже не запыхавшись, стояли рядом. Рядом с ними появилось еще с десятокдевчонок, с любопытством рассматривающих нас.

– Машка! Нормально? – первым делом спросила Наташа.

– Ага, – пискнула Мария. – Двадцать секунд в запасе.

Я лежал на спине, тяжело дышал и думал про то, что никогдане женюсь. Ну, даже если и женюсь, то на мусульманке, их воспитывают так, чтобымужа слушались.

Хотя и про русских говорят, будто у них женщины тихие ипослушные. А ведь эти девчонки все, или почти все, русские. Значит, врут.

– Вставайте, слабаки! – велела Наташа. – Или вас на ручкахпонести, как маленьких?

Все девчонки очень обидно засмеялись.

Я поднялся. Послюнил царапины на руках. Лион мрачно ощупывалноги – он-то был босиком, а пришлось бежать по камням.

– Дайте ему бинт, – сказала Наташа. Кто-то из девчонокпротянул Лиону флакон с бинтом, но он отмахнулся и встал. Ступни у него всебыли сбиты и кровили. – Гордый какой, – фыркнула Наташа.

Но на этот раз ее никто не поддержал.

В окружении девчонок мы пошли на вершину холма. Интересно,почему деревья растут здесь так странно…

– Больно? – спросила Наташа. То ли меня, то ли Лиона. Но мыне стали отвечать.

Через несколько минут мы вышли к лагерю. Самому настоящемупоходному лагерю, как у скаутов в фильмах. Вершина холма была плоской,сглаженной, деревья здесь росли особенно густо, и вот среди них, почтинезаметные, были разбросаны шалаши из веток. Несколько кострищ накрывала сверхусплетенная из ветвей решетка – так, чтобы рассекать дым и прикрывать пламя.Никаких родников тут, конечно, не было, но на нескольких деревьях виселибольшие прозрачные бурдюки с водой. В общем, устроено все было по-умному.

– Стоять! – скомандовала Наташа. Двинулась к одному изшалашей, побольше и покрепче других. Земля у шалаша была странно утоптана ипокрыта спиральными узорами, будто кто-то часами кружил тут на велосипеде.

На всякий случай я взялся за бич. Будто просто встал,заткнув пальцы за пояс, а на самом деле приготовился драться.

Наташа тем временем постучала по одной из палок шалаша будтопо двери – это выглядело очень смешно.

– Да! – ответили из шалаша противным дребезжащим голосом.

Наташа откинула закрывавшую вход занавесь и вошла в шалаш.Быстро и тихо заговорила, я ловил лишь обрывки фраз: «…шпионов… сильный свист игрохот… сразу побежали в том направлении… посадочный след метров на пятьдесят…говорят, что заблудились, врут… шпионы…»

Так вот в чем дело! Они слышали грохот, когда мы садились.И, ясное дело, не поверили ни одному нашему слову…

Собеседник Наташи заговорил, раздраженно и укоризненно. Отом, что не надо было тащить «шпионов» сюда, что надо было допросить их наместе, что «не надо грязи»…

И я вдруг вспомнил!

– Юрий Семецкий-младший! – завопил я, даже подпрыгивая отвосторга. – Свиновод с Авалона!

В палатке что-то упало и разбилось, тихо зажужжал мотор. Вседевчонки нацелились в меня из арбалетов, а я продолжал орать:

– Юрий! Это Тиккирей и Лион! Вы же нас помните! Вкосмопорту! Ну вспомните! Я тот мальчик из космопорта!

Из палатки, заложив лихой вираж, выкатилась инвалиднаяколяска. Лысый старик в костюме и при галстуке уставился на меня. Из его левойладони торчала, покачиваясь, маленькая отвертка. У Семецкого, оказывается, былпротез кисти, и мой вопль отвлек его от какого-то мелкого ремонта илирегулировки. Наташка выскочила следом, встала за коляской, тоже нацелив в менясвой арбалет.

– Мальчик из космопорта? – изумленно воскликнул Семецкий. –Ты тот, кто был с… – Он осекся.

Его не по-стариковски живой взгляд внимательно изучал меня.Потом Семецкий посмотрел на Лиона.

– «Куда вы тащите этого ребенка!» – крикнул я, напоминая. –Ну? Вы помните?

– Святой Господь и все великомученики! – рявкнулскотопромышленник. – Девочки, да уберите вы оружие! Это друзья!

Уж не знаю почему, может, от неожиданности, но у меня наглаза навернулись слезы. Я бросился к Семецкому, прижался лицом к его впалойгруди и заплакал. Бриллиантовая заколка галстука больно колола мне щеку, но яне отворачивался. От Семецкого пахло дорогим одеколоном, дымом и машинныммаслом. Сухая стариковская ладонь ласково погладила меня по голове.

– Ну, девчонки… – укоризненно проронил Семецкий, будто самне требовал недавно допрашивать нас на месте. – Что ж вы так?

– Дедушка… мы… – Голос Наташи я едва узнал, такой он сталвиноватый.

– Ай-ай-ай… – продолжал отчитывать их Семецкий. – И я хорош,воспитал вас, амазонки малолетние… Ты поплачь, поплачь. – Это он сказал, ужеобращаясь ко мне. – Я от этих пострелят сам плачу…

Когда разрешили плакать, мне сразу расхотелось.Застеснявшись, я встал, огляделся. Но никто из девчонок не смеялся, и выгляделиони пристыженными.

Особенно Наташа.

А Семецкий уже отдавал приказания:

– Первый отряд, костры и ужин. Второй отряд – наблюдение,радиоперехват. Третий – отдых. Санитары – обработайте мальчикам раны. Наташа,тебя я жду через пятнадцать минут с полным отчетом.

Ободряюще кивнув нам, он укатил в свой шалаш. А мы иопомниться не успели, как нами занялись две девчонки. Теперь мы от помощи неотказывались. Шипел, застывая на наших царапинах и ссадинах, бинт, нам сделалиуколы от столбняка, Лиону притащили почти новые кроссовки и носки – все слишкомяркое, девчачье, но он все равно их надел.

Наташа стояла красная и надутая. Видимо, размышляла овыволочке, которая ее ждет.

– Наташа, мы вовсе не обижаемся, – сказал я. Теперь, когдавсе стало так хорошо, мне хотелось быть благородным будто герой боевика. – Мыпонимаем, что выглядели подозрительно.

Девчонка кивнула и покосилась на шалаш Семецкого.

– Все равно ей от дедушки попадет, – с сожалением объясниладевчонка-санитарка, протирая мне царапину бактерицидным тампоном. – Он с нейочень строг.

– Почему? – не понял я.

– Чтобы никто не думал, будто он внучку балует ивыгораживает. Она ему на самом деле правнучка, но он ее внучкой зовет.

Я понял, что дела у Наташи и впрямь плохи. Но вмешиватьсявряд ли стоило, Семецкий стал бы еще строже.