– Президент – женщина? – спросил я.

Семецкий кивнул:

– Да. Инна Сноу.

Я невольно улыбнулся.

– Говорящее имечко, – согласился Семецкий. – А дамочка… ох,не проста…

– А как она выглядит? – спросил я.

Семецкий достал из кармана и протянул мне листок бумаги.Явно вырванный из хорошего журнала, фотография была даже с объемом…

На фотографии невысокая женщина в свободной белой одеждестояла среди радостно улыбающихся людей: военных в форме, гражданских вкостюмах, космонавтов в скафандрах… За одну руку женщина держала малыша в яркомкостюмчике, другую положила на плечо инвалида в коляске… я искоса поглядел накресло Семецкого – у него коляска была покруче.

А лицо женщины закрывала плотная белая вуаль.

– Ее что, никто в лицо не видел? – поразился я.

Семецкий молча кивнул.

– Да может, она вообще Чужая! – завопил я. – Вонючка Цзыгу вскафандре! Или еще кто-то!

– Это никого не интересует, – ответил Семецкий. – Все, комупромыли мозги, верят в то, что это милая, добрая, умная женщина средних лет.Видишь, пялятся на нее, будто бараны на новые ворота…

– Дураки, – сказал я. И что-то дернуло меня посмотреть наЛиона.

Лион вперился взглядом в фотку и улыбался, почти как людивокруг президента Инны Сноу.

Я скомкал лист и отдал Семецкому. Лион вздрогнул, и улыбкасползла с его лица.

– Вот такие дела на планете, – вздохнул скотопромышленник. –Что ж вы медлите?

– Мы ничего не решаем, – ответил я. – У нас свое задание…

– Понимаю. – Семецкий вздохнул. – Всяк сверчок знай свойшесток… Ладно, ребята. Вы нас здорово подбодрили, поверьте. Самим фактом своегопоявления… Отдыхайте, располагайтесь, как вам удобнее. А рано утром васподбросят к столице.

– Дед, скутер поведу я, – твердо сказала Наташа.

Семецкий вздохнул, но спорить не стал.

Вечером мы сидели у костра. Все, кроме Семецкого: он смотрелв шалаше портативный телевизор. То ли ему и впрямь нужно было выудить какую-тоинформацию в потоке пропаганды Инея, то ли он не хотел смущать девчонок.

А отважные бойцы особой имперской бригады «Лютые» слушалинаши рассказы про Авалон. Они ведь все были оттуда. У некоторых девчонок ужеглаза стали мокрыми, но реветь пока ни одна не ревела.

– Новые елочные игрушки придумали, – рассказывал Лион,размахивая руками. – Полиморфные, они не только цвет меняют, но и форму.Новогоднее дерево то все в шариках, то в колокольчиках, то в фонариках. А когдапраздновали Новый год, то над Камелотом устроили лазерную иллюминацию на всюночь…

Надо же. Ведь Лион на Новый год был еще ненормальным.Значит, все запомнил… Мы вначале сидели вдвоем, потом пришел Стась, а потом ещеРози и Роси… мы поехали в Камелот…

Я вспомнил авалонских друзей и загрустил. Плотный щит изветок, подвешенный на веревках над костром, отражал свет на лицах девчонок.Плясали красноватые отблески, дым обтекал щит и кольцом уходил в небо. Какая-томелкая партизанка, восторженно глядевшая на Лиона, сомлела, положила голову наколенки подруге и задремала.

Тихонько поднявшись, я отошел от костра. Заглянул в шалаш кСемецкому, но скотовод надвинул на глаза щиток телевизора и что-тососредоточенно смотрел, временами причмокивая.

Я пошел бродить по рощице, на всякий случай стараясь невыходить из-под кроны деревьев. Остановился на опушке. Вдали темнел ХребетХаритонова, на самом высоком пике редко-редко поблескивал красный огонек.

– Там метеостанция и резервный радиотелецентр Аграбада, –сказал кто-то совсем рядом.

Вздрогнув, я повернулся. И с трудом разглядел в темнотеНаташу. Она сидела, подтянув коленки к подбородку, и смотрела на горы.

– Ты чего тут делаешь? – От испуга я начал грубить. НоНаташа ответила мирно:

– На горы смотрю. Красивые горы. Только там очень трудно…холодно и сорваться легко.

Присев рядом, я спросил:

– А тебе не страшно воевать?

– Страшно, – честно ответила Наташа. – Почти всем страшно.Дайянке не страшно, она нечувствительная какая-то. Кира и Мирта тоже говорят,что ничего не боятся. Но я думаю, они врут.

– У тебя храбрый дедушка, – сказал я.

– Да. И умный. Он с нами много говорил, прежде чем мы решилистать партизанами. Про Иней… и вообще.

– И уговорил.

– Уговорил. Он объяснил, что самая главная свобода всегдабыла внутри человека. В душе. Даже самые страшные тираны не могли отнять учеловека право думать по-своему. А Иней пытается это сделать… и тут уже неважно, убьют нас или в зомби превратят. Все равно ведь это будем уже не мы.

– Угу, – сказал я. Хотя на самом деле подумал: если человеканавсегда посадить в тюрьму, то это будет еще страшнее. Зомби ведь уже непонимает, что у него отняли свободу.

– А трудно быть фагом? – спросила вдруг Наташа.

– Что? Ну… когда как.

– Правда, что вы ничего не боитесь? Совсем?

Мне хотелось признаться, что я вовсе не фаг. Но делать этогобыло нельзя.

– Даже фаги боятся, – сказал я. – Особенно если не за себя.

Наташа едва уловимо в темноте кивнула.

– Тиккирей…

– Что?

– Знаешь, я думаю, что мы все погибнем, – сказала она. – Нуне сможем мы все время прятаться… а по нам сейчас одну ракету выпустить – ивсе.

– Вы же прячетесь.

– Все равно поймают. Мы, конечно, остерегаемся… вот сейчаскостер жжем, потому что на вершине холма. А это гейзерные холмы, тут частогорячие источники бьют. Но нас все равно рано или поздно выследят. Если толькоИмперия на помощь не придет.

Я молчал. Мне нечего было ей сказать, я не знал, когданачнется война с Инеем.

– Тиккирей… поцелуй меня, – вдруг попросила Наташа.

У меня даже дыхание перехватило.

– Я никогда не целовалась, – сказала Наташа. – Знаешь,обидно, если нас убьют, а я еще ни разу не целовалась. Ты меня поцелуешь?

– Э…

– Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься… – сказал я, хотя ничего такого особенного вНаташе не было.

– Поцелуй меня. Один раз. – И Наташа повернулась ко мне.