Поскольку Дядюшка Толстоморд жил в Штатах дольше его, он советовал Папе, обращаясь к полицейскому, всегда начинать со слов «Здравствуй, мой друг».

Чтобы преуспеть в обществе, Папа считал нужным запоминать некоторые фразы из «Вежливого разговора», глава I. «Поздравляю тебя. Передайте, сэр. Простите меня за мой английский. У меня нет ответа на ваш вопрос. Это доставляет мне огромное наслаждение». И: «Я придерживаюсь того же мнения».

Но его английский звучал странно для ушей американцев. И Папа усердно работал над своим произношением, изо всех сил стараясь выговаривать правильно: «Будьте добры, покажите, где туалет. Простите? Не скажете ли, который час? Окажите мне любезность, рассказав, как…» Когда все его попытки объясниться проваливались, он, чтобы его поняли, возвращался к испанскому: Spic Spanish?

Qué же странен был английский. Он груб и прямолинеен. Никто не предваряет просьбу словами: «Не будете ли вы так добры сделать мне одолжение», как это положено. Они просто просили! Они никогда не добавляли: «Если Господь соизволит», словно сами были хозяевами своей судьбы. Какой варварский язык! Отрывистый, словно команды собачьего тренера. «Садитесь». «Говорите». И никто не скажет: «Добро пожаловать». Э-эх, и все это не глядя в глаза и не распространяясь: «Вы очень добры, мистер, и пусть у вас все будет хорошо».

Согласно мексиканской поговорке, если кому предназначено судьбой быть tamal, то кукурузные початки будут падать ему с неба, и Иносенсио как раз относился к таким счастливым tamale. В Литл-Роке Иносенсио наконец признают благодаря его благородному происхождению. Он не какой-то там нелегальный иммигрант из Мексики. Он Рейес. И мистер Дик понимает это.

Спустя какое-то время Иносенсио уже занимается тем, что извлекает из раковин устриц. Он работает в большом ресторане морепродуктов «Крабовое королевство Крэбби Крейга», украшенном неоновой вывеской, где краб то открывает, то закрывает свои клешни. Это большой шаг вперед. В Уэйко он мыл посуду, в Далласе водил автобус. В Сан-Антонио несколько недель яростно прокашливался и чихал после сбора орехов пекан. А теперь вот он, собственной персоной, в хорошем белом пиджаке, почти таком же красивом, что и смокинг, висящий дома в шкафу.

И Иносенсио доволен своей новой работой. Но через некоторое время его руки начинают сильно болеть из-за уколов и порезов. Лед не помогает. Лимонный сок раздражает ранки. И Иносенсио начинает надевать белые хлопковые перчатки, и этот добавленный им штрих сильно впечатляет мистера Дика, начальника, который воспринимает его как признак элегантности, а не практичности.

Иносенсио очень элегантен в этом своем белом пиджаке и черном галстуке-бабочке, белых хлопковых перчатках и с лицом Эррола Флинна. Он мог бы быть картинкой на мексиканских лотерейных билетах. Клодом Рейнсом с его тонкими усиками. Галантным Гилбертом Роландом с его темными волосами и темными глазами. Когда он открывает рот и спрашивает: «Могу я помочь вам?», то делает это так очаровательно, что женщины обязательно спрашивают: «Вы француз?» или: «Я поняла – вы испанец, верно?» Они не говорят «мексиканец», потому что не хотят обидеть Иносенсио, но Иносенсио не понимает, что это обидно.

В конце дня Иносенсио, еще до того, как возвращается в комнату, которую снимает в гостинице рядом с автобусной остановкой, говорит работающему водителем автобуса пуэрториканцу: «Сегодня я работал como un negro[327]» – так говорят мексиканцы, когда трудятся в поте лица. Когда белый человек заявляет, что работал как черный человек, то тем самым хочет сказать, что не очень-то и напрягался. Но Иносенсио не белый человек, хотя кожа у него белая. И он говорит эти слова другому белому человеку, чья кожа вовсе не белая, – пуэрториканцу, водителю автобуса.

Мистер Дик и его жена испытывают к Иносенсио особую симпатию. Миссис Дик считает очень печальным, что Иносенсио приходится возвращаться в его ужасное временное жилье, где обитает всякая чернь, этому молодому человеку с такими хорошими манерами. «Пойдем с нами. Ты не того поля ягода». И Иносенсио идет с мистером и миссис Дик и какое-то время живет у них почти что на правах сына. «Спасибо, Иносенсио», говорит миссис Дик, похлопывая его по руке своей тонкой рукой в веснушках, когда он приносит ей джин с тоником. «С удовольствием», – отвечает ей Иносенсио. «Ты и в самом деле хороший человек», – говорит ему мистер Дик, когда Иносесио зажигает ему сигарету. И Иносенсио не может поверить своему счастью и безмерно благодарен им, и он вежлив, как это присуще мексиканцу, и известен своими комплиментами и обходительностью.

Однажды, когда Иносенсио подает виски со льдом, мистер Дик говорит: «Мексиканцы умеют жить. Им не важно, кто сейчас президент и что происходит за пределами их деревушек. Они живут сегодняшним днем. Прошлое и будущее ничего для них не значат. Они витают в облаках и потому счастливы».

– Сэр, я придерживаюсь того же мнения, – говорит Иносенсио. Он не может придумать, что бы еще такое сказать. А если даже придумает, то сказать не сможет.

– Давай выпьем за тебя, – говорит мистер Дик. – И за твой счастливый народ.

– Вы очень добры, сэр. – Если бы на голове Иносенсио было sombrero, он бы снял его и поклонился.

Дядюшка Старикан уже дышал на ладан к тому времени, как Иносенсио сошел с автобуса, принадлежавшего фирме «Грейхаунд», в центре Чикаго, и после многих «будьте добры», «пожалуйста» и «спасибо» объявился наконец в обивочной мастерской Дядюшки Змея на Саут-Халстед-стрит. Толстяк, Кудряш и Змей, все они унаследовали профессию отца, но только Змей унаследовал его бизнес. Дядюшка Змей, как и Дядюшка Старикан до того, был только рад принять у себя родственника и предложить ему все, что у него было, даже если было у него не слишком многое.

Это был тот же самый дом, где жил отец Иносенсио, когда страна была охвачена предыдущей мировой войной. К мутным оконным стеклам прилипли обрывки материи, в лавке было, как обычно, грязно, а на грубо сколоченных полках лежали рулоны и рулоны унылых старых тканей, словно свитки в старинной библиотеке. Мягкие стулья, похожие на старух в цветастых праздничных платьях, диваны, огромные и округлые, как истребители, скамеечки для ног и бахромчатые кушетки были свалены в одну кучу, напоминающую ацтекскую пирамиду. Но не в пример своему нервному отцу, Иносенсио нашел, что беспорядок в мастерской дяди предоставляет ему определенные возможности; он может улучшить положение дел и стать тем самым полезным.

– Ты помнишь, как мой отец жил у вас, или ты тогда был еще слишком мал, а, Дядюшка Змей?

– Помню ли я? Да я научил его всему, что он знает. Но он не создан для того, чтобы быть обивщиком. Я пытался, но в нем просто не было этого. Очень надеюсь, ты не пошел в него. А ну-ка, давай взглянем на твои руки, mijito. Ты когда-нибудь держал в них молоток?